Открытый город - [32]

А затем продолжила – как бы нырнула в глубины памяти, рассказала мне о днях своего детства, как трудно жилось в войну, как Леопольд III выторговывал у Гитлера улучшенные пайки, как всё это привело к опустошению сельской местности: по ландшафту рассыпаны фигуры тех, кто отстал от своих частей, они ходили по домам, умоляя накормить и приютить; о том, как она остановилась на медицине и как затем училась на хирурга: в те времена это был необычный выбор для женщины. Не знаю, как это получилось, но, пока она рассказывала, я различал в ней черты той целеустремленной девушки.

– Наверно, вы проявили упорство, – сказал я.

– О, нет-нет, о подобных вещах не думаешь в таких терминах, – ответила она, – просто осознаёшь, что именно должна сделать, идешь и делаешь. В сущности, у тебя нет возможности помедлить и саму себя похвалить, поэтому «упорство» – нет, я бы так не сказала.

Я кивнул. Я слушал ее с ощущением, что объективный факт ее возраста – если в конце войны ей было пятнадцать, значит, она 1929 года рождения – косвенно взаимосвязан с фактом ее огромной умственной и физической жизнестойкости. Тут пришли бортпроводники забрать подносы, и доктор Майотт снова раскрыла книгу. Я притушил лампу над своим креслом и, прикрыв глаза, вообразил, как проносится под нами ледяная ночная Атлантика.

Несмотря на усталость, спал я урывками и через несколько часов проснулся снова, с затекшей шеей. Доктор Майотт, наверно, тоже спала, но, пробудившись, я вновь застал ее за чтением. Я спросил, как ей книга.

– Да, хорошая, – сказала она, кивнув, и вернулась к чтению.

Я намекнул жестом, что мне нужно в туалет, и извинился за беспокойство. Она вышла в проход; вернувшись, я увидел ее стоящей на том же месте.

– Мне нужно поддерживать кровообращение, – сказала она, – в мои преклонные годы оно особенно важно. – Когда мы снова уселись, она сказала: – Знаете Гелиополис? Это в Египте, совсем рядом с Каиром. «Гелиополис» означает «город солнца», «солнечный город». Я вам уже говорила, что в Брюсселе остановлюсь у одного друга. Его зовут Грегуар Эмпен, и мы дружим смолоду – с двадцати лет, наверно; так вот, его дед построил Гелиополис.

Если будет шанс там побывать, не упускайте его. Место просто фантастическое, а Эдуар Эмпен (его еще называют «барон Эмпен») – тот самый инженер, который спроектировал и построил город. В 1907‑м. Это была настоящая столица роскоши: широкие проспекты, большие сады. Там есть здание под названием «Каср Аль-Барон» – «Дворец Барона», – выстроено по образцу Ангкор-Вата в Камбодже и одного индуистского храма – совершенно конкретного, не помню названия. И, знаете, теперь это самый фешенебельный пригород Каира; собственно, теперь он в черте города. Сейчас там живет президент Египта. Но у Эмпенов тяжба с египетским правительством, потому что часть Гелиополиса принадлежит им, и они пытаются восстановить права собственности или хотя бы получить компенсацию. В любом случае семья до сих пор богата, одна из богатейших в Бельгии. Барон Эмпен был великим промышленником – построил не только Гелиополис, но и парижский метрополитен, когда бельгийцы не разрешили ему строить метро в Брюсселе, и его сын тоже был промышленником. Внук, Грегуар, – человек скромный, не любит привлекать к себе внимание. Но у Грегуара есть брат, его зовут Жан, и у него совсем другая история.

Когда-то я до безумия обожала лыжи, и мой муж тоже, и все наши дети, – и мы ездили на Монблан с Грегуаром, Жаном и их сестрами, и катались в Шамони, в Межеве. Не в «Негеве» – это в Израиле, – а в Межеве, рядом с Монбланом, с Швейцарскими Альпами. У Эмпенов там было большое шале, и приезжали самые разные люди, знаете ли: Жан-Клод Аарон, Эдмон де Ротшильд, он из французских Ротшильдов. И… всегда улыбаюсь, когда вспоминаю… как-то приехала шведская королева, и она, бедняжка, приехала с мужем, и, знаете ли, она, по-моему, даже не догадывалась, что он голубой до мозга костей. Это было ясно всем, но она ничегошеньки не замечала, и они продолжали жить вместе. В общем, мы туда ездили, но не потому, что там бывали такие люди, – просто хорошее место для катания. А мне требовалось время от времени сбегать из Америки – этой ужасной, лицемерной страны, этой ханжеской страны. Иногда я ее просто на дух не выношу. Понимаете, о чем я?

Но давайте уж расскажу о брате Грегуара, Жане. Не такой смирный, как Грегуар, совсем наоборот: его страсть – заключать сделки, вращаться среди мировой элиты. Именно он унаследовал титул. Теперь он барон Эмпен, и гоночные машины, королевские семьи, друзья-миллиардеры… в этих кругах он как рыба в воде. Но – вот ведь бедняга – в конце семидесятых про него, знаете ли, писали все газеты. Знаете ли, в 1978‑м, если я не путаю, его похитили и два месяца продержали в плену. Грегуар и вся семья, естественно, переволновались. Похитители были французы, требовали то ли восемь, то ли девять миллионов долларов – сумма невообразимая, но для Эмпенов всё же скорее посильная. Семья соглашалась заплатить. Но в то время, в семидесятых, всё это десятилетие, похищения случались часто, и французские власти вели драконовскую политику: никаких переговоров, никаких выкупов. И тогда похитители… кажется, фамилия одного из них была Дюшато; забавно, что я это помню, но, сами понимаете, мы неотрывно, день за днем, следили за этой историей по газетам… Итак, Дюшато и его дружки заявили: деньги приносят свободу. Ну, скажу я вам, обхохочешься – они заговорили, как философы, но это было сказано всерьез, и, не получив денег, они отрезали Жану мизинец, положили в конверт и выслали по почте его жене. Отрезали кухонным ножом, без анестезии, и пригрозили за каждый день просрочки ампутировать другие пальцы. Но переговорщики ответили отказом, а похитители почему-то не осуществили угрозу. В конце концов полиции удалось заманить их в ловушку, и одного убили, а остальных двоих схватили, и Жан вышел на волю.