Открытый город - [34]

В английском выговоре Майкен ощущалось легкое влияние колеблющихся голландских гласных. Пока машина неслась по улицам, я поглядывал то вправо, то влево, и в памяти вновь всплывал Брюссель, каким я его видел раньше. Я оказался здесь в третий раз, но первый и второй визиты были недолгими: впервые я был здесь двадцать с лишним лет назад, семилетним ребенком – мы два дня дожидались рейса, следуя с пересадкой из Нигерии в Штаты. В те дни моя мать даже не заикнулась о своей матери, хотя к тому времени моя Ома уже переселилась в Брюссель. Подробности той поездки прятались в каком-то уголке памяти, пока я не увидел близ аэропорта гостиницу «Новотель», где нас разместила авиакомпания. Каким великолепным казалось всё это в те давние времена: черные «мерседес-бенцы», используемые в аэропорту в качестве такси, странные блюда за шведским столом в отеле! Я увидел одним глазком потрясающие изысканность и богатство – таковы были мои первые ощущения от Европы. За стенами гостиницы подмечал порядок и серый колорит, скромность и регулярность застройки, холодную чинность людей: по контрасту с этим американская жизнь (с ней я впервые всерьез соприкоснулся спустя еще несколько недель) показалась крикливо-пестрой.

О Брюсселе легко составить ошибочное представление. Он часто считается городом технократов, а его важная роль в создании Евросоюза подталкивает к выводу, что город это новый, который возвели или как минимум расширили специально ради этих преобразований. Но Брюссель – город древний в смысле специфически европейской древности, воплощенной в каменных строениях, старина присутствует чуть ли не на каждой улице, чуть ли не в каждом квартале. Брюссельских домов, мостов и соборов не коснулись ужасы, опустошившие пашни и луга в низинах, а также леса Бельгии – ужасы бессчетных войн, терзавших эту территорию. Массовые бойни и разрушения, чья свирепость почти не имеет исторических аналогов, происходили на Сомме, при Ипре, а еще раньше – на полях Ватерлоо. Всё это театры боевых действий, удобно расположенные на стыке Голландии, Германии, Англии и Франции – на пятачке, где происходили кровавые битвы, вошедшие в историю Европы. Но Брюгге, Гент и Брюссель избежали зажигательных бомб. Разумеется, выживание такого типа стало возможно отчасти благодаря капитуляции и переговорам с захватчиками. Если бы во время Второй мировой городская администрация не предпочла бы объявить Брюссель открытым городом, тем самым избавив от бомбежек, его, возможно, сровняли бы с землей. Он стал бы вторым Дрезденом. Но вышло, как вышло, и он остался фантастическим видением средневековья и барокко, и единственные чужеродные вкрапления в этой панораме – образчики монструозной архитектуры, которые в конце XIX века понатыкал по всему городу Леопольд II.

В ту мою поездку мягкая зима и древние камни держали город в меланхоличной осаде. Отчего-то казалось, что он застыл в ожидании или, возможно, помещен под стекло – город внутри диорамы, город с понурыми трамваями и автобусами. А многие люди – в прочих европейских городах я видел таких намного реже – казалось, недавно прибыли из других, солнечных краев. Я видел старух с узорами из черных точек вокруг глаз, с головами, плотно обернутыми черной тканью; видел и молодых женщин в похожих покрывалах. Чуть ли не на каждом шагу попадались зримые приметы ислама – его консервативных течений, и это меня озадачивало: в прошлом Бельгия не имела прочных колониальных связей ни с одной североафриканской страной. Но таковы теперь европейские реалии: границы стали гибкими. В городе осязаемо чувствовалась психологическая напряженность.

Не сомневаюсь, Майкен ерничала, назвав Брюссель «на четыре процента арабским и африканским», но, судя по моим наблюдениям, четыре процента – еще консервативная оценка. Даже в центре города – а может, преимущественно в центре – было полно выходцев из разных африканских регионов: кто из Конго, кто из Магриба. В трамваях некоторых маршрутов, как я вскоре обнаружил, белые составляли мизерное меньшинство. Но этого нельзя было сказать об угрюмой толпе, увиденная мной в метро спустя несколько дней после приезда. Эти люди возвращались из Атомиума, с митинга, где протестовали против расизма и насилия в целом, но в основном против убийства, случившегося относительно давно, в апреле уходящего года. На Центральном вокзале семнадцатилетний парнишка отказался отдать свой MPЗ-плеер, и двое ровесников изрезали его ножами; всё случилось на переполненной платформе в час пик, в окружении десятков людей; в первые дни после убийства бурно обсуждался тот факт, что никто никак не попытался прийти на выручку мальчику. Убитый мальчик был фламандцем; убийцы, по утверждениям прессы, – арабами. Опасаясь ответной вспышки расизма, премьер-министр призвал граждан сохранять спокойствие, а епископ Брюсселя в своей воскресной проповеди сетовал на равнодушие общества: настолько огромное, что все окружающие отказали в помощи умирающему мальчику. «Где вы были в тот день в полпятого вечера?» – спросил он у прихожан, заполнивших собор святых Михаила и Гудулы.