Открытый город - [35]

На стенания епископа незамедлительно и страстно откликнулись «Фламандский интерес» (фламандская правая партия) и его сторонники. Известные колумнисты заговорили уязвленным тоном и пожаловались на обратный расизм. По их словам, вину перекладывали на жертв; проблема – не в равнодушии прохожих, а в криминальной деятельности иностранцев. Если ты едешь на велосипеде, вероятность того, что полиция остановит тебя за нарушение ПДД, выше, чем в случае, если тебя заподозрят в краже велосипеда: ведь полицейские боятся, что их сочтут расистами. Один журналист написал в блоге, что бельгийскому обществу надоело терпеть «убийц, воров и насильников – этих викингов из Северной Африки». Эту фразу одобрительно процитировали кое-какие издания далеко не маргинального толка. Попытки брюссельской мусульманской общины залечить рану – например, на публичной гражданской панихиде по убитому мальчику мусульмане раздавали домашние лепешки – возмутили правых. Спустя некоторое время на выборах члены «Фламандского интереса» вновь завоевали еще больше мандатов, упрочив свое положение потенциально крупнейшей в стране партии. Только коалиционные соглашения между другими партиями перекрыли «Фламандскому интересу» путь к власти. Но, как выяснилось, убийцы с Центрального вокзала были вовсе не арабы и не африканцы; они имели польское гражданство. Случилась небольшая дискуссия вокруг предположения, что они ромы, цыгане. Одного из них, шестнадцати лет, арестовали в Польше; его семнадцатилетнего соучастника задержали в Бельгии и экстрадировали в Польшу, и после выдворения раздоры, вызванные этим делом, отчасти прекратились.

Но были и другие некрасивые инциденты. Я приехал в Брюссель на исходе 2006 года – того самого, когда несколько преступлений, совершённых по мотивам ненависти, привели к обострению напряженности, которое ощутили на себе жители, не принадлежащие к белой расе. В Брюгге чернокожий француз впал в кому после того, как его избили пятеро скинхедов. В мае в Антверпене восемнадцатилетний парень побрился наголо и, ругмя ругая «макаккен», отправился в центр города с ружьем марки «Винчестер» и открыл стрельбу. Он серьезно ранил молоденькую турчанку, а также убил няньку из Мали и младенца-фламандца, с которым она гуляла. Впоследствии он заявил, что сожалеет только об одном: о том, что случайно застрелил белого ребенка. В Брюсселе нападение на автостоянке закончилось для потерпевшего – чернокожего мужчины – параличом и потерей зрения. Как ни парадоксально, преступления привели к тому, что даже центристские партии, например христианские демократы, сместились вправо – позаимствовали лексикон «Фламандского интереса», чтобы подольститься к электорату, недовольному иммиграцией. Страну захлестнула неопределенность – атмосфера аномии [30] была заметна даже туристу.

Я пошел в Парк Пятидесятилетия. Он был затянут туманом, но от этого памятники казались даже огромнее. Аркады, сами по себе гигантские, ошеломляюще устремлялись ввысь и теряли верхушки – их скрывали тонкие белые вуали, а ряды деревьев перед аркадами и позади аркад, застывшие, как часовые, простирались до самой вечности. Парк, разбитый по воле бессердечного короля, тоже отличался каким-то бесчеловечным размахом. Несколько туристов, казавшихся крохотными на фоне памятников, издали выглядевших игрушечными, бесшумно бродили туда-сюда, щелкая фотоаппаратами. Когда они подошли поближе, я услышал китайскую речь.

Было полпятого вечера, стремительно смеркалось, воздух был холодный и мглистый; район юго-восточнее парка примыкал к Эттербеку и станции метро «Мерод» – запутанному транспортному узлу, где столько улиц, трамвайных линий и указателей; но в сочельник почти все сидели по домам. В парке, прямо перед Королевскими музеями искусства и истории – зданием, которое я вначале принял за более известный Королевский музей изящных искусств, – стояла широколобая лошадь, запряженная в экипаж с надписью «politie», но полицейских нигде было не видать, а музей не работал. Под аркой была бронзовая табличка с барельефами – портретами первых пяти бельгийских королей: Леопольда I, Леопольда II, Альберта I, Леопольда III и Бодуэна, ниже надпись: HOMMAGE A LA DYNASTIE LA BELGIQUE ET LE CONGO, RECONNAISSANTS [31], MDCCCXXXI. Не триумф, значит, а благодарность; или благодарность за триумфы. Я постоял под аркой и понаблюдал, как китайское семейство садится в машину. Они уехали, и остались только я и терпеливая лошадь. Кроме нас двоих, здесь не было живых животных, а в наши легкие с каждым вдохом проникал холодный туман. Здесь я находился, казалось мне, без какой-либо цели; конечно, если исключить версию, что находиться вместе в одной и той же стране, наподобие того, как я и моя Ома сейчас (разумеется, если она еще жива), – само по себе утешение.

В те первые несколько дней в Брюсселе я предпринял несколько бессистемных попыток ее отыскать. С чего начать, оставалось совершенно неясно. От справочников не было толку: Магдалена Мюллер не значилась ни в телефонной книге, которая нашлась в квартире, ни в другой, которую я перелистал в телефонной будке. Я задумался было над идеей объездить дома престарелых и внезапно, необъяснимо устыдился того, что французский знаю плохо, а фламандского вообще не знаю. В пяти минутах ходьбы от моей брюссельской квартиры, на первом этаже узкого здания, была вывеска «Интернет-кафе. Международный переговорный пункт». Я зашел туда в надежде поискать информацию в Сети.