Отелло. Уклонение луны. Версия Шекспира - [23]
- Отелло пришлось взять в руки оружие будучи семилетним ребенком ("Ибо с тех пор, как эти мои руки имели силу семилетнего возраста, вплоть до последних проведенных в праздности девяти лун эти руки проявляли главную свою деятельность в лагерном поле"). А с чего это вдруг семилетний ребенок пойдет воевать?
- у Отелло был родной брат, который также состоял на службе у Венеции и погиб на его глазах. (Об этом говорит реплика Яго: "Я видел, как пушка взметала в воздух ряды его солдат и, подобно дьяволу, подхватила у него из-под локтя его собственного брата...").
- Отелло был в плену.
- Он был продан в рабство.
- Он был мусульманином, но принял крещение (когда Яго подсказывает Кассио искать протекции у Дездемоны, в своем внутреннем монологе он произносит: "ей ничего не стоит склонить на свою сторону мавра, хотя бы убедить его отказаться от крещения и от всех обрядов христианской веры"). Тут, конечно, легче всего предположить, что он крестился благодаря некоему религиозному прозрению и под воздействием долгих лет службы у христианских правителей. Но так ли это? Что если он всего лишь вынужден был креститься, чтобы сохранить жизнь?
- Отелло говорит, что он царского рода ("...я получил жизнь и бытие от людей царского рода"). Однако никто из действующих лиц об этом не знает. Получается, что Отелло многие годы если и не скрывает факт своего царского происхождения, то и не афиширует его. Интересно почему?
- Его мать умерла, оставив ему перед смертью тот самый платок.
- Отелло мавр.
Начнем с последнего пункта.
*
Итак, Отелло мавр. Как мы помним, маврами в Средние века называли арабов и берберов, проживающих на территории Испании. Поэтому логично предположить, что Отелло родом именно оттуда.
Кстати.
Некоторыми исследователями почему-то предпринималась попытка сделать из Отелло араба. Однако авторский текст это начисто отвергает. Отелло навсегда останется негром, бербером. И тому в пьесе есть немалое количество подтверждений. Например, упоминание о Мавритании. Когда Отелло получил приказ снять с себя полномочия губернатора Кипра, между Яго и Родриго происходит следующий диалог:
Яго. Сударь, из Венеции прибыл чрезвычайный приказ, назначающий Кассио на место Отелло.
Родриго. Это правда? Значит, в таком случае Отелло и Дездемона возвращаются в Венецию.
Яго. О нет. Он едет в Мавританию и берет с собой прекрасную Дездемону, если только какой-нибудь случай не продлит его пребывания на Кипре; а что здесь найти более верного, чем устранение Кассио?
Понятно, что Яго издевается над Отелло - ни в какую Мавританию экс-губернатор не поедет, под Мавританией в данном случае скрывается язвительный и понятный пока только одному Яго намек на то, что грядущее убийство Кассио непременно потребует расследования - и тогда Яго обязательно сообщит дознавателям, что тот был убит по приказу мавра. В результате чего Отелло ждет как минимум тюрьма, т.е. та самая условная "Мавритания", а вовсе не Венеция. Незавидная судьба в этом случае ожидала и Дездемону.
Так вот, само появление в тексте Мавритании отнюдь не случайно - оно подтверждает происхождение Отелло, так как Мавритания - родина берберов. Правда, переводчик М. Морозов почему-то не счел эту деталь весомой, сказав в комментариях в трагедии, что "На основании этого слова нельзя, конечно, делать никаких этнографических выводов в отношении Отелло".
И он был бы наверняка прав, если бы Мавритания в пьесе оставалась в одиночестве. Однако в дополнение к ней Отелло в тексте практически напрямую назван Яго бербером - "берберийским жеребцом". А также "черным бараном", "чертом" и "черным Отелло" - назван презрительно, но тут важен цвет кожи.
*
Итак, место рождения - предположительно Испания. Но где же конкретно? Дездемона точно знала, где родина ее мужа, но выразилась туманно: "Я думаю, что солнце его родины иссушило его ревность". Стало быть, климат на родине Отелло должен быть намного жарче и солнечней Венеции. Такой областью могла быть Южная Испания.
Однако все тот же вопрос: где именно?
И вот тут нам очень пригодится наиболее обширная часть воспоминаний Отелло - он вкратце пересказывает ее перед дожем, обвиненный в колдовстве. Приведу этот фрагмент полностью:
"Ее отец любил меня, часто приглашал к себе, постоянно расспрашивал про повесть моей жизни: как жил я из года в год, о битвах и осадах, превратностях судьбы, которые я пережил. Я пробегал все это, начиная от детских дней до того мгновения, когда он просил меня рассказать об этом. Я говорил о злосчастных неудачах, о волнующих случаях на море и на поле боя, как в проломе стен ускользал я от смерти, бывшей от меня на волосок; о том, как я был взят в плен наглым врагом и продан в рабство; о том, как снова получил свободу, и о том, как поступал я во время моих странствий. Я говорил об огромных пещерах, бесплодных пустынях, бесформенных нагромождениях скал, утесах и горах, касающихся вершинами небес, - обо всем этом рассказывал я; также о каннибалах, которые едят друг друга, антропофагах; и о людях, чьи головы растут ниже плеч".
При внимательном чтении можно заметить, что данный коротенький рассказ явно делится на две части, то есть на два периода. Первый период - это все то, что произошло с Отелло до его странствий. Второй период - сами странствия.
Обращение к дуракам. Предупреждаю сразу: или немедленно закройте мое эссе, или потом не упрекайте меня в том, что я в очередной раз грубо избавила вас от каких-то там высоконравственных розовых очков, которые так успешно, как вам казалось, скрывали ваше плоскоглазие и круглоумие.
«…Итак, желаем нашему поэту не успеха, потому что в успехе мы не сомневаемся, а терпения, потому что классический род очень тяжелый и скучный. Смотря по роду и духу своих стихотворений, г. Эврипидин будет подписываться под ними разными именами, но с удержанием имени «Эврипидина», потому что, несмотря на всё разнообразие его таланта, главный его элемент есть драматический; а собственное его имя останется до времени тайною для нашей публики…».
Рецензия входит в ряд полемических выступлений Белинского в борьбе вокруг литературного наследия Лермонтова. Основным объектом критики являются здесь отзывы о Лермонтове О. И. Сенковского, который в «Библиотеке для чтения» неоднократно пытался принизить значение творчества Лермонтова и дискредитировать суждения о нем «Отечественных записок». Продолжением этой борьбы в статье «Русская литература в 1844 году» явилось высмеивание нового отзыва Сенковского, рецензии его на ч. IV «Стихотворений М. Лермонтова».
«О «Сельском чтении» нечего больше сказать, как только, что его первая книжка выходит уже четвертым изданием и что до сих пор напечатано семнадцать тысяч. Это теперь классическая книга для чтения простолюдинам. Странно только, что по примеру ее вышло много книг в этом роде, и не было ни одной, которая бы не была положительно дурна и нелепа…».
«Вот роман, единодушно препрославленный и превознесенный всеми нашими журналами, как будто бы это было величайшее художественное произведение, вторая «Илиада», второй «Фауст», нечто равное драмам Шекспира и романам Вальтера Скотта и Купера… С жадностию взялись мы за него и через великую силу успели добраться до отрадного слова «конец»…».
«…Всем, и читающим «Репертуар» и не читающим его, известно уже из одной программы этого странного, не литературного издания, что в нем печатаются только водвили, игранные на театрах обеих наших столиц, но ни особо и ни в каком повременном издании не напечатанные. Обязанные читать все, что ни печатается, даже «Репертуар русского театра», издаваемый г. Песоцким, мы развернули его, чтобы увидеть, какой новый водвиль написал г. Коровкин или какую новую драму «сочинил» г. Полевой, – и что же? – представьте себе наше изумление…».
«Имя Борнса досел? было неизв?стно въ нашей Литтератур?. Г. Козловъ первый знакомитъ Русскую публику съ симъ зам?чательнымъ поэтомъ. Прежде нежели скажемъ свое мн?ніе о семъ новомъ перевод? нашего П?вца, постараемся познакомить читателей нашихъ съ сельскимъ Поэтомъ Шотландіи, однимъ изъ т?хъ феноменовъ, которыхъ явленіе можно уподобишь молніи на вершинахъ пустынныхъ горъ…».