Отелло. Уклонение луны. Версия Шекспира - [13]
*
Итак, подведем предварительные итоги. События в пьесе должны разворачиваться никак не позже 1521 года - более поздний период полностью исключен, так как Родос, повторюсь, еще не захвачен Турцией.
При этом истинное направление движения турецкого флота в пьесе так и осталось неясным - то ли он идет на Родос, то ли на Кипр, а потом шторм окончательно мешает установить конечную цель османов. При этом Родос остается вполне вероятной целью.
Но это еще не все...
Глава 6.
Доказательство второе.
Однажды в Алеппо
Но неужели Родос - это единственная зацепка в пользу 1521 года? Есть ли Родосу в пьесе фактологическая пара? И если есть, то по каким признакам искать? По каким особым приметам?
Я решила составить список всего... ну, скажем, необычного. Всего, что могло натолкнуть на разгадку. Или не могло. Но именно это мне и предстояло выяснить. Например, вот эта фраза: "вкусна, как саранча". Вот эта саранча - это говорящая деталь или она никак не подтверждает того, что события в пьесе соотносятся с 1521 годом?
Или вот такое выражение - "горька, как колоквинт". О чем это может говорить? В своих комментариях к переводу М. Морозов сказал, что это "горький на вкус овощ, растет в Африке. Употребляется как сильно действующее слабительное и глистогонное средство". Учитывая, что это выражение принадлежит Яго, становится понятным, почему он сравнивает Дездемону с колоквинтом. Но к цели моих поисков это явно не относится. Разве только добавить, что колоквинт растет не в одной Африке (кстати, Северной Африке), но также и в Средиземноморье, и в Передней Азии. Это может дополнительно очертить личную географию Яго и Отелло, но искомую дату не подтверждает.
Еще обнаружились "мак", "мандрагора", "целебная мирра", "Понтийское море", "Пропонтида" и "Геллеспонт"... На всякий случай я добросовестно отработала и это.
Таким же способом нашлись и "крузады" - те самые португальские монеты, о которых вспомнила Дездемона. Нашлись и "невежественные индейцы", о которых перед смертью припомнил Отелло. Индейцы тоже были понятны - "новая Индия" была открыта Колумбом уже в 1492 году, из-за чего Венеция в ужасе схватилась за голову - это открытие ставило ее экономическое благополучие под большой вопрос. Однако сам факт "индейцев" говорил только о службе мавра либо о его скитаниях.
В общем, все это было очень интересно, но все это было не то. И вот уже пьеса походила к концу, когда в самом ее финале промелькнуло последнее необычное слово - Алеппо...
Помните? Отелло, прежде чем заколоть себя, просит прибывших Лодовико и Грациано в своем отчете о происшедшем сообщить следующее: "И, кроме того, скажите, что однажды в Алеппо, где злой турок в чалме побил венецианца и поносил Венецианскую республику, я схватил за горло обрезанного пса и поразил его так. (Закалывается.)".
Алеппо!
Вот оно, мое долгожданное подтверждение Родосу...
*
Так что же там произошло с этим сирийским городом Алеппо? Да то и произошло, что война с турками за этот город началась аж в 1516 году, а закончилась в 1517 году, причем полной победой османов. Это означает, что позже этой даты Отелло, который состоял на службе у Венеции, ну никак не мог безнаказанно убить турка в Алеппо! Его бы за это просто не выпустили из Алеппо живым.
А если бы выпустили, то уже в Венеции он бы никогда не стал генералом - убийство турецкого подданного на территории, принадлежащей Турции, да еще убийство кондотьером, официально состоящим на службе Венеции, могло спровоцировать нешуточный скандал. А ссориться с могущественной Турцией никому не хотелось. Поэтому убийство турка могло произойти либо в первый год военных действий, либо за год до этого - уж больно нагло вел себя этот турок.
*
Таким образом, происшествие в Алеппо отрывает от столетнего периода еще один кусок: от 1498 года (Васко да Гама) мы стремительно подходим к 1517 году (захват Алеппо).
*
А что Отелло вообще мог там делать, в этом Алеппо, причем до его захвата турками?
Разберем по порядку.
Сирия в начале XVI века находилась под властью Египта, а Египет находился под властью египетских же мамлюков, которые как раз и владели Сирией и частью Аравии. При мамлюках столица Египта - Каир стал важнейшим торговым звеном между Западом и Востоком. Причем, заметьте, торговые связи осуществлялись исключительно через Венецию!
Каир и Венеция крепко держались друг за друга, являясь монополистами в этих торговых связях. Экономические отношения между ними имели на тот момент давние исторические связи - они возникли еще в первой половине XIII века, то есть без малого двести лет назад.
А вот само возникновение этих экономических отношений было таким скандальным, что повергло в шок всю Европу. После четвертого крестового похода Венеция разорила Константинополь и взяла под свой контроль левантийские порты (восточная часть Средиземного моря включая Сирию). Однако Египет отнял у венецианцев эти порты в 1291 году.
Чего в результате можно было ждать от Венеции? Да чего угодно, но только не того, что произошло дальше. Потому что дальше произошло следующее: потеряв левантийские порты, Венеция... подписала с победившим Египтом торговый договор! И договор этот, надо сказать, получился для Венеции очень выгодным. Больше того: отныне процветание Каира напрямую стало зависеть от процветания Венеции.
«…Почему же особенно негодует г. Шевырев на упоминовение имени Лермонтова вместе с именами некоторых наших писателей старой школы? – потому что Лермонтов рано умер, а те таки довольно пожили на свете и успели написать и напечатать все, что могли и хотели. Вот поистине странный критериум для измерения достоинства писателей относительно друг к другу!…».
С переводчиком Шекспира А. И. Кронебергом Белинского связывали дружеские отношения с конца 1830-х гг. В данной и в другой, более поздней рецензии, опубликованной в августе в «Литературной газете», Белинский входит в журнальную полемику, развернувшуюся вокруг перевода «Гамлета». Наиболее сильные ответные удары наносятся при этом по О. И. Сенковскому, автору рецензии на «Гамлета» в переводе Кронеберга в «Библиотеке для чтения», и по Н. А. Полевому, чей перевод «Гамлета» Белинский теперь подвергает жестокой критике.
«Что нужно человеку для того, чтоб писать стихи? – Чувство, мысли, образованность, вдохновение и т. д. Вот что ответят вам все на подобный вопрос. По нашему мнению, всего нужнее – поэтическое призвание, художнический талант. Это главное; все другое идет своим чередом уже за ним. Правда, на одном таланте в наше время недалеко уедешь; но дело в том, что без таланта нельзя и двинуться, нельзя сделать и шагу, и без него ровно ни к чему не служат поэту ни наука, ни образованность, ни симпатия с живыми интересами современной действительности, ни страстная натура, ни сильный характер…».
«…наша критика (если только она есть) не может назваться бедною, истощенною труженицей, сколько потому, что у нас мало деятельных писателей, столько и потому, что у наших писателей деятельность редко бывает признаком силы и разносторонности таланта, что, прочтя и оценя одно их произведение, можно не читать и не оценивать остальных, как бы много их ни было, в полной уверенности, что они пишут одно и то же, и всё так же. Нам кажется, что г. Тимофеев принадлежит к числу таких писателей. Чего не пишет он, каких стихотворений нет у него!.
Лет тому восемь назад представитель какого-то сибирского университета обратился ко мне с просьбой написать сочинение, наподобие тех, что пишут школьники. Мне предложили взять любое произведение из школьной программы и разобрать «образ» любого из персонажей. Предложение показалось интересным, и я согласился. Написал сочинение по роману Ивана Гончарова «Обломов» и даже получил за него какую-то денежку. Экземпляра сборника мне так и не прислали.И вот теперь нашёл я среди замшелых файлов этот текст и предлагаю вашему благосклонному вниманию.
«Он страдал от себя, болел собою. Его лирические строфы показывают, как ужас самопрезрения проникал в его душу, как изнывал писатель в неисцелимой тоске и, словно ребенок, ждал и жаждал спасения от матери, со стороны. «Выводи на дорогу тернистую!..» Но, разумеется, на тернистую дорогу не выводят, а выходят. И со стороны не могло явиться того, чего не было в сердце и воле самого поэта, так что до конца дней своих томился Некрасов от горькой неудовлетворенности, от того, что он не мог прямо и смело смотреть в глаза своей взыскательной совести и в жизненной вялой дремоте «заспал» свою душу…».