Отец Паисий мне сказал... - [14]

В другой раз вижу цыганку с восемью — девятью детьми. Она пыталась сесть в автобус. Кондуктор хватал детей и буквально швырял внутрь! Можно ли так обращаться с матерью, у нее и грудной младенец на руках!

Я поднялся, чтобы ей помочь. Разве цыганка не человек? По плоти, как потомок Адама, она — моя сестра. Может, она не христианка, чтобы быть и духовной моей сестрой, но у нас один и тот же отец — Адам, мы дети Одного и Того же Небесного Отца — Бога.

Кондуктор начал кричать: «Монах с собой и подружку протащил».

Уже нет в людях уважения, нет любви.

55

Когда по договору об обмене населением мы приехали из Каппадокии[18], нам должны были дать землю и дома в Игуменице[19]. Это были турецкие села, жители которых, как предполагалось, переселятся в Турцию. Мы ждали, пока они уедут.

Идет наш староста к турецкому, а тот ему говорит:

— Это вы уедете, а мы останемся здесь.

«Ну и ну, — подумал староста, — как это понимать?»

Вот что случилось: они подкупили двух депутатов парламента и были причислены к албанцам. И таким образом остались, а нам пришлось отправляться выше — в Коницу. Кондилис[20], узнав об этом, разгневался, ударил кулаком по столу. Но он уже не мог ничего изменить, дело было сделано. Хороший был Кондилис, справедливый. Когда во время войны с Турцией готовилась высадка десанта, он не мог сдерживать себя, бегал по кораблю и кричал: «Ребята, семи смертям не бывать, а одной не миновать! Умрем героями!»

Оставалось еще сто метров до берега, а он уже прыгнул в море. Да, да, очень был горячий. Хороший был.

Этих «турко-албанцев» выгнал потом Зервас[21]. Так Господь восстановил справедливость. Какие же это были варвары! Боже, упаси! Сколько людей они убили! Бедные греки спускались с гор, пешком, неся на спине тяжелый мешок, как правило, пшеницы, чтобы обменять ее на масло или соль и хоть как‑то свести концы с концами. Жизнь тогда была трудной. «Турко-албанцы» покупали у них то, что они приносили, а затем, стоило им выйти за ограду села, убивали их и забирали деньги назад. Скольких поубивали таким образом. Варвары… Страдали от них люди… Потом греки стали собираться вместе по 30–40 человек. «Если что и случится — на миру и смерть красна…» Но стольких сразу убить непросто.

56

Сегодня в миру люди хотят работать мало, а деньги получать большие. Подобное настроение овладело и многими из тех, кто пытается жить духовной жизнью. Хотят достичь святости, не прилагая усилий.

57

Приехал сюда один университетский профессор и говорит мне, что уже всерьез рассматривается вопрос о необходимости сжигать кости мертвых из‑за якобы возникшей нехватки места.

— Ба! — говорю. — Как это места не хватает? Такие пространства вокруг Салоник! Весь Хортьятис[22] в вашем распоряжении! Заполнилось одно кладбище — через три — четыре года открываешь новое, чуть дальше. Не все же еще застроено этими многоэтажками?

Он завел речь о «санитарно — гигиенических» соображениях! О каких «санитарно — гигиенических» соображениях могут говорить те, кто заполнил грязью весь мир, кто загадил море в Салониках и повсюду. А косточки ведь омытые, чистые! Проявите хоть чуточку уважения! Но нет, им надо втоптать человека в грязь, обесценить его. Отсечь его от корней, от предков и традиций, чтобы он остался один — одинешенек, лишенный памяти и связи с предшественниками, с ценностями и устоями их жизни. Потом делай с ним, что хочешь, — напичкав всевозможными теориями. Хотят насадить в душах людей атеизм: «Умер? Все, нет человека!»

Им надо сделать так, чтобы нельзя было пойти на кладбище, вспомнить о покойном, воздать ему подобающую честь, задуматься серьезно над жизнью, понять, что мы странники в этом мире, что жить нужно праведно и достойно. Они хотят, чтобы ум человека не отрывался от этой временной жизни, был все время занят материальным.

Потом, среди этих косточек, останков есть и немало таких, которые принадлежат Святым, нам неизвестным. Во время одного своего путешествия в Раифскую пустынь на Синае я посетил кладбище Святого Георгия и нашел там кости ребенка. Они имели великую благодать… Это были Святые мощи. Проехал бульдозер и их разрыл — я собрал то, что мог. Столько лет они пролежали в земле… Что я ощутил тогда! А если бы не было кладбища? Ничего бы не осталось.

Раньше к мертвым имели такое уважение, что ничего у них не забирали. Однажды во время войны командир батальона сказал нам: у кого ботинки старые, тот, если хочет, может снять с убитого. Ни у кого не поднялась рука. А сегодня на Западе мертвых сжигают и хотят, чтобы и здесь делали то же.

58

Многое рассказывал нам Старец о войне и о тех ситуациях, которые на ней возникали.

— Те, — говорил он, — кто не хранил своей чести, расплачивались жизнью. Наш полубатальон отправился на замену батальона жандармерии. Но разгорелся бой, и мы меняли их уже после боя. Там был один жандарм, настоящая скотина — прости, Господи! — он накануне изнасиловал беременную женщину. Так вот, убили только его одного!

Война все расставляет по своим местам. На ней многое проясняется. Каждый поступает в соответствии со своим духовным состоянием. Если кто‑то достиг святости, он ею может обезоружить врага, если нет — может сказать: я убивать не буду, пусть лучше меня убьют.