Отец - [35]

И вот, когда отец позвонил в поликлинику главврачу, чтобы справиться, как работает Куприявичус, ему ответили:

— Юноша недостаточно серьезен. Хороший малый, но занят не тем.

— А чем же?

— Актер? Прирожденный. Такие разыгрывает спектакли, что впору всем прекратить работу.

Колдовал он до двух часов.

Ну а после?.. Куда деваться? «Кудесник» был никому, никому не нужен.

Разве можно забыть, как плакала там, в саду, Лана Пименовна?

Отец?.. Саша ухитрился доставить ему столько горя, столько забот. Как он мог теперь оправдаться?

…Сана-а-а! Откликнись, Сана!

Да, да. Конечно. У нее своя жизнь И своя любовь. Ей не до Саши, нет!..

(Был бы я человек с характером, я бы сейчас же уехал и себе домой!)

Но стоило вспомнить ленту шоссе за окном и метелку у входа, как он становился безвольным.

Саша не видел отца, он перестал у него бывать, но, засыпая, вел с отцом бесконечные разговоры.

Москва!.. Ее улицы — улицы Сашиного отца.

«Кто ты? Что Ты?!»

И отец, отвечал ему бесконечным переплетением московских улиц.

Без семьи, без дома, без цели — что же с ним будет дальше?

Там, в Литве, все было другое: он был школьником, как все школьники… А здесь?.. Не может же он навсегда остаться медбратом?

От неприкаянности Саша стал заходить в метро и кататься на эскалаторах. Это занятие содержало в себе ту тайную радость, что по дороге он разглядывал всех похожих на Аньку.

«Отец, как вы думаете, я люблю ее?»

«Ну уж, знаешь ли, ты бы в этом сам мог кое-как разобраться. Только мне и дела, право, что до твоих любовей».

«А все же, как на ваш взгляд… Ведь вы…»

«Сам разберешься. Я, дружок, запамятовал».

Саша бродил по Москве, представляя себе, что вдруг узнает кого-то, бежит кому-то навстречу…

В этих прогулках была какая-то горькая радость.

Парк!.. Он один на скамье, он себе рассказывает разные разности… О чем же? А о Литве. Она взмахивала к небе темными крыльями мельниц; разбегалась узкими улочками окраины: сияла огнями на Театральной площади; шуршала листьями старых буков, цвела ухоженностью клумб. Неповторимы были звуки ее, ее запахи, прикосновение к ней сердцем, глазами, дыханием… Мама! Мама…

От московских рек тянуло ветрами. Это напоминало ему Боливажис. Ночью в московском небе робко и медленно загорались звезды, точки звезд, заслоненные электричеством, — требовательными и яркими огнями земли. Он замечал эти бедные звезды, словно видел их в первый раз.

13

Прошла неделя, Саша все не бывал у отца.

Два раза он заставал у Екатерины Федоровны записки (одну от Саны, одну от отца — ее принес шофер). Близкие удивлялись, куда это он пропал.

Екатерина Федоровна сообщила, что Саша здоров. И они успокоились. (Совершенно о нем забыли!) Ему и в голову не пришло, что могло случиться что-то в отцовском доме.

В выходной, не выдержав одиночества, он все же побрел на знакомый двор, остановился там посредине сквера, поглядел на отцовские окна, обманывая себя, что сейчас уйдет.

Против подъезда номер четыре по-прежнему дремали два мотоцикла с сиденьями, обернутыми в целлофан.

Погода стояла светлая, солнечная, но на деревьях уже пожелтели листья, слышался их характерный шумок. Листья устлали собой дорожки дворового сада.

Тоска одолела Сашу. Он сказал себе: «Я немедленно поднимусь по лестнице, но не нажму звонка»!

Он нажал звонок.

Дверь отворила ему Лана Пименовна и почему-то нисколько не удивилась, увидев Сашу. Брови ее были сомкнуты над переносицей, лицо хранило строжайшее «педагогическое» выражение.

— Саша, — сказала она искусственно тихим и четким голосом, — Сана вам рассказала? Вы в курсе дела?

— Какого дела?

— Значит, и вы нечего не знали?.. Хорошо. Проходите к отцу.

— Что случилось?

— Да, собственно, ничего… То есть ничего особенного. Некоторые семейные осложнения.

— Она здорова?

— Надеюсь, вполне. Но повела себя как-то уж очень… в общем, я бы сказала… в высшей степени безвкусно и некорректно. Право, не знаю, чем это мы заслужили такое от дочери!.. Не понимаем, отказываемся понять.

Отец, насупившись, сидел у себя в кабинете.

Саша вошел и тихо, с порога промямлил:

— Здравствуйте.

— Здравствуй! Ты что же, сам до себе или в качестве парламентера? Ведь ты тоже как будто исчез, или мне померещилось?

— Я вас не понимаю. — ответил Саша.

— Саша… Видите ли… В общем, она… ушла. Из дому… от нас, — вместо отца ответила Лана Пименовна, — Да, да… как в плохом романе.

— Удрала?! Куда?

— Так сказать, в чертоги Мазепы, — усмехнувшись, ответил отец.

— Мазепа?.. Какой Мазепа?!

— Саша, — прервала отца Лана Пименовна, — вы свой, вам можно сказать: одним словом, мы предполагаем, что она переехала к Арсению Васильевичу… своему профессору.

— Какая подлость! — сжав кулаки, прошептал Саша.

— Подлость?! — вспыхнув, ответила Лана Пименовна. — Ну, я бы асе же этого не сказала. Нет, я бы это не назвала подлостью… Некорректность, поспешность… недоверие по отношению к нам. Однако не подлость, нет. На подлость Ксаночка не способна.

— Вот именно подлость! Подлость — очень точное слово, — раздраженно вмешался отец, — но не по отношению к тебе и ко мне, а к себе! К своей молодости, здоровью… Подлость по отношению к жизни и разуму. Он ей в отцы годится… Ей… ей жить! Ей рожать детей… Одним словом, ты, видимо, не понимаешь, Лана… Когда ей будет тридцать… нет ты разочти, разочти… ему будет сколько? Ладно… Ей сорок, а ему? Шестьдесят… Ведь это же брак, судьба… В сорок лет она будет еще вполне молодой…