Остров, или Христиан и его товарищи - [6]

«Что? Как дела?..» Тот головой качал.

— «И так, и сяк. А нового не мало.

В виду корабль». — «Корабль? И не бывало!

Я на море не видел ничего».

— «Не мог ты с бухты уследить его.

Проклятый парус я завидел с кряжа

Издалека: моя сегодня стража.

Был добрый ветр, — да парус не к добру»…

— «Так якорь здесь он бросил ввечеру?»

— «Нет; но пока не стихнул ветр упорный,

На нас он шел». — «Чей флаг?» — «Трубы подзорной

Я, жаль, не взял. Но, судя по всему,

Нам радоваться нечего ему».

— «Гость с пушками?» — «Еще б! Поди, облаву

На нас затеют. Чует зверь расправу».

— «Травить нас станут? Что ж? Нам не бежать!

Мы не привыкли пред врагом дрожать,

На месте встретить смерть мы, брат, сумеем».

— «Так! Все мы то, товарищ, разумеем».

— «Что Христиан?» — «Тревогу свистнул он.

Везде оружье чистят. Припасен

Наряд готовый легких двух орудий…

Тебя лишь нет!» — «Моей вам нужно груди?

Недосчитаться будет вам нельзя

В рядах меня. Нам всем — одна стезя…

О если б, Ньюга, шел я одинокий

На смертный бой, на зов судьбы жестокой!

Удел мой делишь — ты… Но не держи!

Меня в сей миг! Слезу заворожи!

Что б ни было, я — твой. И будь, что будет!..»

Тут Бэн: «Флотяга дела не забудет!»

ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ

I

Бой смолк, и смеркли молнии в дыму,

Что кроет, гибель окрылив, во тьму

Гортани смерти. Серный смрад оставил

Лицо земли и небеса бесславил;

И не будил пальбы раскатный гром

Лесных раздумий и долинных дрем.

Голодных жерл отгрохотали ревы;

Насыщены отмстительные гневы.

Мятежники сокрушены. В плену

Завидуют живые падших сну.

Немногим, что попрятались в дубравы,

Стал остров милый — островом облавы.

Им нет пристанища. В кольце морей,

Отступников отчизны, как зверей,

Их травят. Не дитя бежит к родимой —

То ищут люди дебри нелюдимой;

Но от людей верней спасут берлоги

Волков и львов, чем жертв двуногих ноги.

II

Простерлася незыблемой пятой

Скала далече в море. Вал крутой

По ней в час бури, предводя бойцов,

На приступ лезет, и стремглав с зубцов

В глубь падает, где полчища бушуют,

Под белым знаменем утес воюют.

Но тих прибой. Томима жаждой злой,

В крови, без сил, стеснилась под скалой

Горсть беглых, — но с оружьем, — гордой воле

Не изменив и в безысходной доле.

Не вовсе мужи разучились мыслить:

Спасительней упорствовать, чем числить

Опасности, и что им суждено,

Они, дерзнув, предвидели давно.

Но в них жила надежда — не прощенья,

Забвенья только, или небреженья, —

Надежда, что ловец и не найдет

Их логова в дали пустынных вод.

Надежда пела — отошла забота

Последнего с отечеством расчета.

Их грешный рай, их изумрудный скит

Святой их воли — боле не таит.

Их чувства лучшие на них самих

Обрушились; день судный дел лихих

Настал. Гонимым и в отчизне новой,

Им каждый шаг ко плахе путь готовый.

Лазейки нет. Дружины островные

Сплотились с ними за поля родные,

Союзники, — с копьем и булавой.

Но что доспех Геракла боевой

Меж серных чар и волхвований громных,

До схватки бьющих воинов огромных?

Как веянье чумы, дохнув, их сила

Не храбрым лишь, но храбрости могила!

Полк белый бился храбро. Свершено,

Что против силы слабому дано.

Свободным пасть — вот вольности завет!

Все ж Фермопил других в Элладе нет…

Доднесь! Но из оков — откован меч:[27]

Вновь грекам жить — или костьми полечь!

III

Семье подобясь загнанных оленей,

В чьих взорах жар недужный и томлений

Тоска смертельная, но чьи рога

Еще алеют кровию врага, —

Их горсть укрылась под скалою мрачной.

С высот метнулся к морю ключ прозрачный

И прядал с круч, над глубиной вися,

В соль горькую свой сладкий луч неся,

По срывам дикой стреми, свежий, чистый,

Как дух невинный, нитью серебристой

Доверчиво лиясь в живой простор:

Пугливая газель Альпийских гор

Так озирает с края бездны синей

Застылый океан волнистых линий.

К струе воды все ринулись, все жаждут

Унять пожар, которым груди страждут.

Как те, что пьют в последний раз, они,

Оружье кинув, залили огни

Сухих гортаней. Спекшуюся кровь

Недавних ран отмыли (не любовь

Повяжет их, а злоба — кандалами).

И огляделись. Мало под скалами

Стояло их. Безмолвно обменили

Взгляд испытующий. Всем изменили

Уста. Все немы; смутен каждый лик.

Все умерло — и замер их язык.

IV

Стоял поодаль, полный черных дум,

Сжав руки на груди крестом, угрюм

И страшен, бледноликий Христиан.

Давно ль он был беспечен и румян,

И кудри русые его вились?

Теперь они, как змеи, соплелись

Над бровью хмурой. Он, как изваянье,

Уста сомкнув, в груди сдавив дыханье,

Прирос к скале и, как утес прямой,

Стоит, застыв угрозою немой;

Ногой по мели топнет, разъярен,

И снова в даль недвижный взор вперен…

И Торквиль там же, сникнув на бугор

Челом окровавленным, мутный взор

Окрест обводит. Рана не страшна, —

Болезненней душа уязвлена;

Но мертвен лик, и алая роса

Златистые пятнает волоса.

Не дух в нем изнемог: от истощенья

Был обморок. Бэн Бантинг попеченья

Больному расточал; неповоротлив —

Прямой медведь, — как нежный брат, заботлив, —

То бережно он рану промывает,

То безмятежно трубку раздувает, —

Трофей, что он из сотни битв спасал,

И тысяч десяти ночей сигнал.

Четвертый из товарищей все ходит

Взад и вперед, покоя не находит,

Вдруг глянет под ноги — голыш отыщет,

Уронит, — вдруг бежит и песню свищет, —

Смятенно смотрит в лица, — вид небрежный

Приняв на миг, чрез миг в тоске мятежной

Вновь мечется… Как речь долга! Пять, шесть