Оставшиеся шаги - [10]

— Варюша, тебе ничего не нужно?

— Нет, мам. Все нормально, спокойной ночи.

— Ну, спи, красотка. Бай.

Ах, да. Бай. Бай по-нашему — спокойной ночи. Детские игрушки. Бай. И зачем я выросла? Маленькой было и понятнее и веселее и лучше! И где-то там вдали краснел горизонт, и я шла к солнцу, разводя детскими ручонками высоченную и почему-то совсем не кусачую крапиву, потому что мне почему-то очень-очень надо было туда, и я шла… Я шла… Я шла как самая настоящая дура, дуреха с половиной, потому что вдали краснел горизонт, потому что из-за его черты вот-вот появится первый всполох огромного красного солнца… Господи, а это ведь кошмар, преследующий меня с самого раннего детства, сколько себя помню, то есть, мучающий меня всегда! Всегда! И даже сейчас я только что «увидела» тоже краешек своего «обычного» кошмара — я иду! Так и есть.

Да. Половина второго ночи. Стучат. Чего случилось-то? Сплю я. Опять…

— Мам, сплю я. Чего тебе?

— Варежка, это не «мам», это я…

Как сумасшедшая я рванулась к двери, как сумасшедшая я распахнула ее и мертвой хваткой, самыми сильными на земле руками обхватила его за шею:

— Вячик!!! Вячик ты мой Мячик!..

— А не надо ничего говорить, Варежка, не надо. Потому что я пришел.

— Дурак ты с половиной, я ведь тебя послала…

— А я как раз там побывал и только что вернулся, потому что я очень тебя люблю.

— Я тоже, но ты дурак…

— Не-а… Завтра мы все вместе рванем в Сокольники, на ту самую лавочку, на нашу… Помнишь?..

— Вячик, а ты помнишь, что я никогда не смогу…

— Зато я смогу. Я люблю тебя, красотка моя Варежка, а все остальное после, все остальное потом. Ты понимаешь, Варька, все по-правде, все по-настоящему, как надо.

Он поднял меня на руки, отодвинув ногой ненужную сейчас коляску, потому что я люблю рассвет, потому что я люблю жизнь, потому что я самая-самая счастливая на земле красотка-Варежка!

Такие легкие бабочки…

Сколько она весит — бабочка?..

В Википедии (где же еще?..) вполне себе со знанием дела заявлено, что, дескать, к примеру, дневной павлиний глаз, — ну, это наша обычная шоколадница, — зимует в подвалах и на чердаках, но во время оттепели может просыпаться и вылетать на свет божий… Самка откладывает какую-то чертову уйму яиц, обычно группами и на нижнюю сторону листа крапивы. Кушать любит саму крапиву, хмель, иву, малину… Коноплю… Коноплю — что, кстати, не делает ее менее прекрасной…

А вот сколько же она весит?.. Никак. Ничего.

Машка очень любила заниматься с отцом любой ерундой. Они вместе шили ее куклам платья, вместе их купали, вместе гуляли по городу и рассказывали друг другу всякие истории… Она — про школьных подружек и учителей, а он — про свою незатейливую работу… И про бабочек. Как-то они любят этих легких и милых летунков… В зоопарке, вот в этом вот месте — ну, как его? — где собраны чуть ли не все бабочки мира, — оба замирают, раскрыв рты… и стоят… И смотрят на это чудо, словно завороженные. Будто бы стараясь насладиться, втянуть в себя эту трепетную красоту как в преддверии какой-нибудь муки мученической…

И еще одну вещь понимает Мария, несмотря на свой одиннадцатилетний отрезок — отца никто, кроме нее, в доме не любит… Ни мама, ни бабушка… И она считает такую их нелюбовь неправильной и несправедливой. Он большой, добрый и интересный. Главное — добрый. Одинаково добрый ко всем, включая и маму, и бабушку, которые вовсе даже и не разговаривают с ним, а чаще фыркают, словно напуганные кошки, при одном его появлении.

— Папка, ты бы бросил их и ушел!

— А как же ты? Машенька, Машка… Я ведь без тебя совсем пропаду… Пропаду, понимаешь?… У меня кроме тебя ведь и нету никого…

— Да куда я денусь? Я буду к тебе приходить, приезжать и прибегать…

Он смотрит на свою возлюбленную дочу и, часто моргая огромными глазищами, стыдливо утирает выступающие слезы…

— Тогда они тебя ко мне не отпустят. Я, Маш, умру без тебя. Точно. Просто умру.

Он и правда — умирал. Когда пил. И Дежурное «шоб ты сдох» все время витало над ним пожалуй, что самым теплым посланием, швыряемым ему в лицо и мамой, и бабушкой.

Машке не нужны никакие там подробности их отношений, когда она и без того знает и видит — что-то не так! Все не так — понимает она, подсматривая за бытьем и отношениями между домочадцами своих подружек. Все не так! Но сказать отцу «не пей!» — как-то у нее никогда не хватало духа… Видимо потому, что не разбираясь в нюансах и деталях, она четко и ясно, пускай боковым зрением, зато четко и ясно распознавала удушающую атмосферу их общей нелепой жизни.

Сколько же она весит — бабочка?..

Сегодня отец, снова жутко пьяный, стоит, пошатываясь, на балконе и беспрестанно курит свои дешевые и вонючие папироски…

— Давай-ка быстренько сгоняй в магазин, — говорит Машке мать, — кефиру купи, хлеба… Еще чего там погляди по хозяйству…

Машка всегда неохотно оставляет отца, в особенности в таком беспомощном виде, как сейчас. И если уж ей выходит все же разрывать связующую с ним тонюсенькую ниточку, то его «Я без тебя умру» так и торкает ее в самое солнечное сплетение.

Стоя в очереди к магазинной кассе, она ощущает основательный толчок в грудь, а по краям поля зрения почему-то потерявшие ненадолго фокусировку глаза передают некое радужное дрожание, отдаленно, кстати, напоминающее беспорядочно летающих разноцветных бабочек… Она не понимает что с ней, но недомогание моментально уходит, меняясь местами с чуть радостным облегчением. Подходя к дому, возле своего подъезда она видит крикливо-желтую машину реанимации и столпившихся возле нее соседей вперемешку с незнакомыми неинтересными лицами. Дорогу ей перерезает милицейская машина. «Полицейская» — со смешинкой поправляет себя она.