Осоковая низина - [116]

На другой день Алиса рано утром пошла к Дронису. Так как иначе начать разговор нельзя было, она призналась, что Ильмар уже больше недели дома, и просила никому об этом не говорить.

— За кого вы меня принимаете?

— Так ведь, может быть, думают, что мы ждем коммунистов и…

— Я тоже жду.

Алисе показалось, что Дронис смеется над ней.

— Серьезно. Мы слишком маленькие, чтобы выбирать. Потому должны ждать то, что приходит. А за своего сына не волнуйтесь. Будь у меня сын, я бы его тоже прятал.

Алиса успокоилась.

Но дома Петерис сказал:

— Чего там! Мошенник! Страх какой пройдоха.

Эльвира все еще не появлялась за столом, велела Диане носить ей пищу в комнату. Петерис рассердился.

— Чего дуришь! Как эта…

— Какая эта?

— Чего там!

Петерис махнул рукой.

Ильмар слышал почти все, что говорила Эльвира, а чего не расслышал, досказали ему Алиса и Эрнестина. Он уже больше не мог ни сидеть, ни лежать и, как зверь по клетке, весь день ходил туда и обратно, от стола до шкафа, пока вечером не сказал:

— Я уйду.

— Куда ты пойдешь?

— К партизанам.

И Ильмар рассказал, что уже все лето думал об этом, даже раньше, еще зимой некоторые одноклассники говорили, что в немецкую армию не пойдут, добудут оружие — и в лес. Один из его друзей, Вилнис, живет лишь в каких-нибудь пятнадцати километрах отсюда. У Вилниса дядя, брат матери, тоже прячется, и у него, видно, есть связи с партизанами.

— Так тебе сразу, еще весной, и надо было в партизаны эти податься, — деланно усмехнулся Петерис.

— Меня бы искали.

— А как же ты теперь прячешься?

— Теперь у немцев все прахом пошло, бумаги разбомблены, сгорели.

— Так какой же смысл? Твой друг, может быть, уже в Германии. Нынче ведь всех берут.

— Я в это не верю.

— Что ты про других знать можешь? То, что говорят мальчишки…

— Только тут я не останусь. Ни за что!

Заговорила Эрнестина:

— Не сердись, Ильмар, но, как послушаю, твои разговоры о партизанах мне кажутся ребячеством.

Ильмар покраснел.

Летом, когда он под Ригой копал траншеи, немцы по воскресеньям обычно работать не заставляли. Ильмар, как и остальные, один или за компанию с кем-нибудь ходил по крестьянским хуторам, порою забирались довольно далеко. Изголодавшихся мальчишек подкармливали, давали им с собой яблок и хлеба. Часто он с гостеприимными хозяевами вступал в разговоры. Ильмар высказывался, что лучше пуститься наутек и связаться с партизанами. В таких случаях обычно наступала неловкая тишина, но однажды какая-то языкастая тетенька сказала, что знает людей, которые могли бы в этом помочь, Ильмар пошел в указанный дом, к человеку средних лет, набрался смелости и прямо спросил, как попасть к партизанам. Тот сделал вид, что не расслышал, и так холодно, даже презрительно, посмотрел на Ильмара, что парень постарался скорей уйти. Уж потом он понял, что поступил непростительно наивно, и, вспоминая этот разговор, по сей день испытывал стыд.

— Свою тетю ты не слушай! В жизни много чего приходится терпеть да прикидываться, что не видишь и не слышишь.

— А я не могу! У меня и в самом деле такое чувство, будто я тут всем в тягость. И она права. Ведь из-за меня могут выйти неприятности. Что тогда?

— А тем, к кому ты пойдешь, ты в тягость не будешь?

— Я пойду в лес. У друга есть связи.

Эрнестина вздохнула:

— Больно много ты надумал.

Ранним утром Ильмар, сникший, сидел на краю кровати. Выходить из дому пока нельзя, ночной путник мог вызвать у немцев подозрение.

— Ты не передумал? — спросила Эрнестина.

— Нет.

— Сынок!

Алиса ничего больше сказать не могла. Взяв ведра, она ушла к скотине.

Чуть погодя вошел Петерис:

— Так думаешь все же идти?

— Да.

Петерис растерянно посмотрел на сына, откашлялся.

— Это, конечно, чуть подальше от фронта. Спокойнее будет, да и немцев поменьше. А когда красные придут, тоже на месте оставаться нельзя будет. Так или иначе в лес бежать придется… А если на дороге тебя кто-нибудь узнает?

Ильмар пожал плечами.

— Могу тебя малость на лошади подвезти. Накидаешь в тележный ящик соломы, заберешься под нее… Надежнее будет. — Петерис пытался найти выход.

— Пожалуй… — согласился Ильмар.

— Не будь она такой дурной… — имелась в виду Эльвира.

Какое-то время в комнате только и слышны были торопливое, настойчивое тиканье будильника и равномерное дыхание крепко спавшей Ливии.

— Если подумать, так ведь… Так ведь и ждать осталось всего ничего. В сарай идти надо и…

Сопровождаемый пристальным взглядом Эрнестины, Петерис ушел готовить телегу, запрягать лошадь.

— Отец называется!

В голосе Эрнестины задрожало глубокое, застаревшее презрение. Она подошла к окну, подняла черную бумажную ткань. На дворе было еще темно.

— Слышишь, как стреляют? Может, уже завтра или послезавтра тут будут.

Орудийный гул в самом деле казался сильнее, чем в другие дни.

Из хлева прибежала Алиса. Ильмар встал, взял торбу со снедью.

— Сынок, не ходи! Останься!

Ильмар, понурив голову, молчал.

— Послушай, детка, — сказала Эрнестина, — никуда не ходи.

Затем она в нескольких словах изложила, как следует поступить, чтобы Ильмару перемены переждать дома. Мысль ее была совсем проста, и, посмотрев на измученное лицо матери, Ильмар сказал:

— Ладно, я останусь.