Осколки памяти - [62]

Я прошу только об одном: вы мне четко скажите, ли­тература вас устраивает? Будете запускать? Если нет, я выйду в коридор, я готов к этому. Но объясните причины!

Меня потрясает, что Министерство культуры не хо­чет со мной поговорить о содержании литературы, ко­торую я предлагаю, обсудить, что же это такое - "Жел­тый песочек", а все говорят только о деньгах, деньгах, деньгах... В министерстве - о деньгах, на студии - о деньгах, все постоянно ссылаются на Минфин. А что вы Минфин трогаете?! Он дает деньги на студию, а вы там уж сами разберитесь, что для кинематографа важ­но, что неважно. Но худрука нет, главного редактора практически нет, и ничто не подлежит обсуждению.

Так что поход к министру оказался вроде бы бесполез­ным, но я хотя бы выяснил, что они рассказа не читали и при этом боятся почему-то. Значит, где-то есть высшая сила.

Я понимаю, что правительству страшно, что будет картина о массовых расстрелах. "Такого не было", - ска­жут. Но я хочу оставить свою память о Василии Владими­ровиче Быкове, я вместе с белорусским народом его похо­ронил, его нет, и никогда никто больше такое не напишет. Я считаю своим долгом сделать картину. Простую, без вся­ких выкрутасов: вот такая была жизнь, такое происходи­ло с людьми в определенное историческое время.

За эти годы картина уже не один раз целиком снята у меня в голове: я мысленно представляю себе действующих лиц, как они ведут себя, как двигаются, как говорят; я даже знаю, какое надо сделать приспособление, чтобы помочь этим несчастным тянуть завязнувшую в грязи машину так, чтобы его не было видно в кадре; знаю места для съемок - они все здесь, рядом, никуда ездить не надо, никакие дале­кие экспедиции не нужны; и актеры свои будут, здешние. Не нужно много денег для того, чтобы картина спокойно была сделана. И композитора знаю, и оператора, которого бы попросил помочь снять "Желтый песочек" - все мной уже давно придумано, все давно выстроено.

Вот и сижу, жду...Тщетно. И ужасно больно, что это уже второй сценарий по Быкову, который мне не дали снимать.

P. S. На подаренной незадолго до своей смерти книге Василий Владимирович написал мне: "Даўняму нястомнаму сябру Ігару Добролюбову - на ўдачу. В. Быкаў. 29.5.03".

КРИТИКА ЧИСТОГО БЕЗУМИЯ

"Теперь все подлежит критике, даже сама критика".

В.Г. Белинский

Рассказ про редактуру и общение с редакторами - рассказ мучительный. Ты выступал в роли "никого": они усаживались, между собой обсуждали, а ты сидел молча, ожидал, когда тебе вынесут приговор. И все - как Они решили, так и будет.

Мизансценически эти отношения можно предста­вить так: выходим мы из просмотрового зала, и на лест­ничной клетке критик говорит мне: "Поздравляю с новой картиной. Молодец". Что сие означает? Это означает, что мы с ним стоим на одном уровне, на одной лестничной площадке. Если же критик поднялся на две ступеньки вверх и говорит оттуда: "Неплохо, неплохо. Но надо бы там еще что-то такое добавить", то он сразу поднимает себя на высоту, для моего ума вроде как недосягаемую, и я получаюсь - о-го-го - на сколько ступенек ниже него на этом лестничном марше. Ребята дорогие, не должно быть так.

Редакторы были народом удивительным: они дол­жны были поправить все, пусть даже из хороших побуж­дений - естество у них такое, да еще государство поса­дило на эту должность. Я убежден, что, если бы им дать неизвестную страницу Льва Толстого, они и ее исчерка­ли бы.

Между тем в самом художнике, внутри, должен сидеть редактор, и он, художник, не сделает того, что его душа не позволяет.

У Белинского есть статья, написанная в 1842 году (!), которую критики, цензоры и редакторы должны читать каждый день, чтобы понять: нужно оставить в покое ху­дожника, не браться исправлять природу - раз уж вы­росло дерево таким, оно таким и будет.

Я всегда приходил в изумление от вопроса: "А если бы вам представилась возможность что-то переделать, переснять, вы бы переделали?" Нет. Оставьте в покое. Если так сказалось, если так спелось, не трогайте.

Читаем у Виссариона Григорьевича, что крити­ка - это наука, и первым делом этой науки должно быть определение степени эстетического достоинства произведения. При этом "мне нра..." и "мне не нра..." есть самое отвратительное, самое тупое представление о критике. Наши же критики умели лишь демонстри­ровать свое отношение, причем, как правило, ругать. Поэтому я считал их одними из разрушителей кинема­тографа.

"Многие под критикою разумеют или охуждение рас­сматриваемого явления, или отделение в нем хорошего от худого: самое пошлое понятие о критике! - говорит Бе­линский. - Нельзя ничего ни утверждать, ни отрицать на основании личного произвола, непосредственного чув­ства или индивидуального убеждения; суд подлежит разуму, а не лицам, и лица должны судить во имя общечелове­ческого разума, а не во имя своей особы. Выражения: “мне нравится, мне не нравится” могут иметь свой вес, когда дело идет о кушанье, винах, рысаках, гончих собаках и т.п.; тут могут быть даже свои авторитеты. Но когда дело идет о явлениях истории, науки, искусства, нравственно­сти - там всякое я, которое судит самовольно и бездока­зательно, основываясь только на своем чувстве и мнении, напоминает собою несчастного в доме умалишенных, который, с бумажною короною на голове, величаво и благо­успешно правит своим воображаемым народом, казнит и милует, объявляет войну и заключает мир, благо никто ему не мешает в этом невинном занятии".