Осколки памяти - [61]

В конце концов, они так и умирают - по очереди по­слушно опускаясь на колени. А ведь человек может ста­новиться на колени только перед Господом Богом...

Показан процесс расстрела: как все удивительно про­сто, удивительно бытово.

Не убий! Люди, будьте людьми! Вот главные темы "Желтого песочка". Темы библейские...

Вскоре Василия Владимировича пригласили по линии ПЕН-клуба не то в Финляндию, не то в Германию и он уехал. Я так и не сказал ему, что хочу делать картину А потом, когда Вася приехал в очередной раз в Минск, я позвонил ему:

- Вася, я уже больше не могу, я ставить хочу.

- Так в чем же дело? Бери и ставь. Пусть они (студия) заключат со мной договор о праве на экранизацию, и больше ничего не надо, я тебе полностью доверяю.

Конечно, я предполагал, что будет много мучений. И Вася тоже говорил: "Будет очень трудно, Игорь. Здесь это никогда не поставят, не захотят". А я все твердил: "Ну, может, пробьюсь", но ведь оказалось, что легче пробить Великую китайскую стену. Все мои попытки добиться запуска картины оказались бесплодными. Все.

Разваливаться здешнее кинематографическое сообще­ство начало уже при министре культуры Евгении Констан­тиновиче Войтовиче. Тогда всех ведь разогнали, хотя свои студии были у нескольких режиссеров, у меня в том числе, у документалистов. Потом был потрясающий министр Сосновский... Я присутствовал лишь на его пресс-конферен­ции, куда он собрал деятелей культуры и журналистов. С того момента у нас не стали складываться отношения, поскольку я понял, что это далекий от культуры человек, не знающий дела. А закончились эти отношения, когда мне стало абсолютно ясно, что представляет собой сей руково­дитель культуры: однажды в коридоре министерства, где мы группкой стояли, курили, он, очевидно, полагая, что в неформальной обстановке режиссеры говорят между собой о водке и женщинах, желая, видимо, сблизиться с ре­жиссерской братией, подошел к нам и, тоже покуривая, при­ступил к рассказам скабрезных анекдотов.

Какая-то надежда затеплилась у меня, когда пришел новый министр культуры господин Гуляко; мне показа­лось, что, коль новый человек пришел, он организует не­кую встречу с деятелями искусства, соберет их, поговорит о том о сем. узнает, что их волнует, чем живут. Но никаких приглашений не последовало, никуда не позвал.

И тогда я взял свернутую газетную страничку и по­нес туда, в Министерство культуры.

Прннял меня господин Гуляко точно в назначенное мне время. И вот сидит в кабинете министр, сидит дирек­тор "Беларусьфильма" Шенько и я. Начался разговор.

Я говорю:

- Я очень хочу поставить картину. Меня уже сто раз похоронили, но вы-то не читали некролога, знаете, что я живой, еще сил полный, и очень хочу снимать.

Указательный палец министра многозначительно поднимается вверх:

- Минфин... Вот как с Министерством финансов к концу года разберемся, так все и выяснится. Сейчас все деньги забирает большая, очень важная картина. Денег пока нет, будем ждать. Как только утрясется, сообщим.

Сие значит, что все деньги, которые появляются на студии, идут на "большую, очень важную картину". Все! Жалко, что и наши авторские (за показ телевидением сде­ланных нами картин) идут туда же.

А поднятый палец мне давал понять, насколько Минфин важен: именно он решает, а не они, не Министер­ство культуры, не контора, которой государство выделя­ет деньги на производство фильмов, постановку опер, ба­летов, концертов, танцевальных номеров - всего, чего хотите. А они не знают.

- Мне осень нужна, - говорю я им (шел октябрь 2002-го). - Я соберусь и быстро сниму картину: со своими актерами, найдем натуру, все будет сделано быстро и эко­номно.

- Может быть, следующей осенью, посмотрим.

И вдруг министр, отвлекаясь от лежащего перед ним рассказа, вроде и нет его вовсе, вроде я не принес литера­туру, говорит:

- Игорь Михайлович, не хотите ли вы стать президентом Белорусского кинофестиваля, который пройдет Бресте?

- Нет, и в мыслях нет, и никогда нет.

- А как насчет председателя жюри?

- Тем более. Что же я буду судить, если приблизи­тельно знаю, что делается на "Беларусьфильме", знаю кто там редактор, знаю, что студия находится в распаде.

Чувствую, запахло мужским потом...

Видно, "да" сказать не хотят или не могут, а отка­зать аргументированно не могут тоже, потому что не чи­тали никогда этого произведения. "Пока не получается" и все тут. Если бы мне так и говорили, мол, не читали, о чем речь, не знаем, я бы ответил: "Прочитайте. После со­стоится еще одно наше рандеву, и тогда выясним ваше мнение о сценарии, причем меня устроит любое ваше отношение к нему, потому что я знаю, что это гениально, это библейская притча, и картина такая же должна быть - библейская".

- Может быть, поговорим о литературе? - предла­гаю я наконец.

- Сейчас я попрошу, чтобы мне сделали ксероко­пию, возьму с собой, почитаю и вам позвоню, - сказал господин Гуляко.

По сию пору нет звонка. Уже не один год читает ми­нистр.

А я было размечтался: "К семидесятилетию хорошо бы сделать картину: сам себе подарок бы преподнес к юбилею и, если картина получилась бы, - людям".

Но, даже будучи на моем семидесятилетии, зам­министра Рылатко ни слова не сказал. Мог бы, зная, что меня это волнует, поговорить со мной, если душа есть. Ни слова.