Осколки памяти - [48]

И за то время, пока мы с ним гуляли по Софии, Сана­ев раскрылся передо мной полностью: он оказался таким очаровательным дедом! Честный, справедливый, озор­ной, замечательный и очень простой человек. У меня было изначально уважительное отношение к нему, а ког­да я узнал его ближе, с ходу влюбился, беззаветно влю­бился. Господь послал мне Федоса! Просто чудо, ну, то, что надо!

И я как в омут головой, рассказал про сценарий: "Все­волод Васильевич, а? Может, сыграем?" Он приехал в Минск. Зашла в кабинет студии "глыба", встретила эту "глыбу" съемочная группа - и стало тепло и весело сразу, говорят: "Мировой дед!".

Одели на него шмонты Федоса, и все - он! Так же как приехал Новиков Борис Кузьмич, одели его - он. Вот чутье было, что они должны быть. И Колюня Карачен­цов приехал - он. Хотя пробовались другие ребята, но все чего-то надо было, а здесь вот он, вот такой.

Всеволод Васильевич был неприхотлив, по нему все хорошо: такой костюм - хорошо, попробовать другой - пожалуйста, грим - пожалуйста, он на все был согласен.

Виртуозный дуэт

А когда Санаев и Новиков встретились на съемоч­ной площадке, стало ясно: эти два старика могут сыграть любую сцену.

Борис Кузьмич поразительный был, очень остро­умный, причем отличался удивительным качеством: стоило ему надеть портки, калоши и рубашку своего персонажа, он сразу начинал жить и острить от его имени. Веселый, незлобивый человек - и вдруг начи­нает бубнить что-то, язвить без тени игры... Как? Вот тут я только руками могу развести: это было непости­жимо для меня!

И, оказывается, Санаев с Новиковым с огромной не­жностью относились друг к другу, оба веселые очень и очень умные.

На съемках я, как обычно, мегафоном не пользовал­ся (только на массовках), а по привычке тихонько подхо­дил к актеру, клал ему руку на плечо и говорил на ухо, что мне кажется (кажется! ты ведь можешь ошибаться, у тебя нет справочника, где описано, как нужно делать), так вот, подходил и говорил, что, мне кажется, это можно было бы сыграть так и так. И когда я вот с такой "завитушкой" подошел к Борису Кузьмичу, он мне тут же по этому пово­ду отрезал: "Так, ладно, все понятно. Я тебе вот что хочу сказать, Игорь Михайлович. Вы - режиссер, я - артист, и вот он - артист (показал на Санаева). Наше дело пред­ложить, ваше - согласиться". И что после этой фразы мож­но с ним сделать? Он и тут пошутил. Борис Кузьмич шу­тил повсюду, он жил так - широко и взахлеб.

Сижу я в своем кабинете на студии, слышу прибли­жающиеся шаги в коридоре - Борис Кузьмич приехал. Заходит, бросает на диван свой портфель, раздевается, садится, достает из портфеля банан и, глядя на него, го­ворит презрительно: "О, обезьяньи витамины!" У него диабет был, нужно было что-то съесть непременно че­рез определенное время. Уколы сам себе в поезде по до­роге в Минск делал...

Когда они с Санаевым вместе собирались, тут уже просто был восторг!

Однажды на съемочную площадку прибежал моло­дой актер, хороший актер и парень хороший, размашис­тый, кудреватый, и весело спрашивает у ассистентки: "Где мои слова?" Я замер. Потому что знал, что Всеволод Васильевич и Борис Кузьмич, эти серьезные артисты, го­товясь к съемкам, по старой мхатовской привычке ноча­ми по три раза переписывали от руки слова завтрашней сцены; Говорили, что старые, память не та, так легче за­поминается, но я уверен, что это было для них не механи­ческое занятие - они думали в тот момент над ролью, я убежден. Вижу: старички мои переглянулись, у обоих глаза заискрились - бенгальские огни! Чувствую, сейчас будет цирковой номер.

"Это какие такие, позвольте спросить, у артиста сло­ва пропали?" - начинает Новиков. "Мы так во МХАТе по три раза переписываем текст, а тут что, ребята с ходу иг­рают?! О, какие талантливые!" - подхватывает Санаев. И давай его в этом духе прорабатывать, играя вдвоем на ходу придумывающуюся сцену. И про Станиславского, и про Немировича-Данченко, и про МХАТ, и про все на све­те рассказали, доказывая на примерах, что актер должен приходить, зная текст, - всякую городили околесицу, но не обидно, шутейно. Лица серьезные, а глаза-то хохочут у обоих! Парень сначала растерялся - два великих арти­ста, два корифея отчитывают его, - давай оправдывать­ся, мол, опаздывал, только приехал, извините, я тоже обычно пишу, готовлюсь. Он действительно всегда гото­вился, с текстом у него был порядок, но тут вот такая ис­тория получилась. А потом сообразил, что разыгрывают его, урок преподают. И вот они его чихвостят, а он стоит, лыбится во всю ивановскую. Потом и старички рассмея­лись, обласкали его два старых, мудрых, великих артис­та. Это были уроки актерского мастерства.

С такими людьми интересно жить. Не только сни­мать, работать как киношнику, а жить интересно. Они - импровизаторы, и Санаев, и Новиков, и мастера характе­ров - от них только и жди. Вот он вдруг побежал напере­рез "скорой помощи", когда выпили неизвестно какой настойки ("Пойдем раскулачим эту монашку..."), лег и руку поднял. Чего лег? Чего руку поднял? Этого не было в сценарии. Я, режиссер, сам с удивлением и радостью наблюдал за тем, что он вытворяет, - и я стал ржать...