Осколки памяти - [41]

Вот что такое Николай Николаевич Рыбников. По­этому до конца дней он останется в моей памяти прелест­нейшим, замечательнейшим из Человеков, которых по­дарила мне кинематографическая судьба.

Украшением картины был и Борис Константинович Кудрявцев, сыгравший генерала; все чудил на площад­ке: "Режиссеру кофею принесть?" На аэродроме-то!

А картина, по-хорошему, и не вышла: вмешалась во­енная цензура. Вот идет красивая сцена разговора или лю­бовная сцена на фоне каких-то строений, и вдруг оказыва­ется, что эти строения снимать и показывать на большом советском экране нельзя. Но я-то на каждом аэродроме, где снимал, без согласия ребят из Первого отдела, отвечающе­го за безопасность, шагу не делал! Очень тщательно рас­спрашивал:

- А сюда поворот камеры можно? А вот этот ангар снимать можно? Ребята, вы смотрите, чтобы я не снял, чего не надо.

- Можно! - отвечали.

Не хотелось мне им никакой неприятности устроить, а сам от их бюрократизма и пострадал: то, что эти объек­ты уже рассекречены, в частях знали, иначе нам снимать бы не разрешили, но основной бумаги от Генштаба еще не было. И пришел ко мне вооруженный ножницами чинов­ник из военной цензуры с засаленными на локтях рукава­ми (видно, работающий, режущий человек, все время за столом, специалист), сел и очень ловко, профессионально стал резать готовую картину прямо на моих глазах.

Сердце мое вздрогнуло:

- А... а.... А сюжет?!

- Что-нибудь придумаете.

Казалось, что он меня оперирует: отрезает руку, ногу, голову. Я не вьадержал, ушел.

Он спокойно дорезал все, как хотел, я только посмот­рел потом, что осталось - сложить из этого даже прибли­зительно хорошую картину было невозможно.

"Игорь Михайлович, - говорил он мне после это­го, - у вас есть консультант, маршал авиации, обращай­тесь к нему. Пусть он поднимет вопрос в Генштабе, что­бы они прислали бумаги".

А когда я заикался о Генштабе, мне отвечали: "Да не будут они собираться из-за такого пустяка. Неужели вы не понимаете?"

Я действительно не понимал.

После беспощадного "хирургического вмешатель­ства" "Потому что люблю" была принята просто, без вся­ких обсуждений, но никакой радости я от этого не испы­тал.

Так что удачи и неудачи бредут рядом. "Иван Мака­рович" - куча призов, "Улица без конца" - тоже призы, а потом вдруг "Потому что люблю" - вроде как, и нет кар­тины.

" БРАТУШКА"

Страна Болгария

У великого болгарского поэта Ивана Вазова есть сти­хотворение "Здравствуйте, братушки!" - о том, как болга­ры встречали русских воинов после знаменитой битвы под Плевной, решающего сражения русско-турецкой войны:

Ну и храбрый же народ!

Сколько сил в нем

молодецких!

Вот один казак ведет

целый полк солдат

турецких.

А народ, смеясь, глядит:

жалкий у злодеев вид,

тащатся,

как побирушки!

Русских храбрецов солдат

все благодарят:

„Здравствуйте, братушки!”

В сорок четвертом этим задушевным словом "бра­тушки" болгары встречали советских солдат...

Это старое уважение к нашим людям мы сполна по­чувствовали на себе, когда в Болгарии снимали картину. Болгары нас так и называли "братушки", мы их тоже, и жили очень дружно.

Я был очень огорчен тем, что произошло с фильмом "Потому что люблю", изувеченным до неузнаваемости. И, быть может, желая как-то смягчить ситуацию, а мо­жет, и не поэтому вовсе, следующую картину мне пред­ложили снимать совместно с болгарами.

Болгарские коллеги, добрейшие люди, первым делом устроили мне ознакомительное турне по стране на двух "Волгах". Приезжаем в город Петрич. Меня спрашивают’ "К бабе Ванге можно тебе?" - "Да, я хочу. Очень интересно". Подъезжаем к ее домику: заборчик, будочка, как воз­ле посольств стоят, там сидит человек, записывающий к ней на прием. В тот час она уже не принимала, и кто-то из съемочной группы пошел, договорился - якобы с ней хо­чет встретиться группа журналистов-международников.

Мы вошли во дворик. Баба Ванга, слепая старушка, сидела там, отдыхала после работы. Разговаривая со мно­гими одновременно, она, пока мы усаживались, вскину­ла голову, повернулась ко мне и спросила:

- А что здесь делает этот руснак?

- Я хотел с вами увидеться, познакомиться, погово­рить, - ответил я, растерявшись.

- Дай мне для контакта.

- Что? - не понял я.

Оказывается, все знают, что идущие к ней на беседу берут кусочек сахара, который прежде кладут на ночь под подушку, чтобы мысли передавались лучше.

- У меня нет ничего...

Невзирая на то, что я, кромешный балбес, не приго­товленный ко встрече, пришел, видите ли, по случаю, она стала рассказывать мне мою судьбу. И про папу сказала, погибшего под Сталинградом, и про маму, и про сестрен­ку, про дедушку, бабушку... Я остолбенел. Все абсолютно точно. Отдел кадров не знает мою биографию настолько досконально. А когда у меня мелькала нехорошая мысль, она говорила: "Нет, ты неправильно думаешь. Это не так было, а вот так".

Чудо непостижимое!

Уже в Софии директор студии рассказал мне, что она была обычной зрячей девочкой, пошла в лес, началась гроза, ее закрутило в вихрушку, и от удара она потеряла зрение.

Это нечто ошеломляющее и совершенно необъяснимое - баба Ванга...

Интернационал

В съемочной группе каждая кинематографическая профессия была представлена двумя специалистами: по одному - с нашей стороны, по одному - с болгарской. Правда, режиссер был один: двоим "управляющим" было бы, наверное, трудно.