Осажденный город - [5]

Идея «прогресса» и Ассоциация застали Лукресию уже с обостренным вниманием к окружающему, со стремлением преодолеть трудности и, вместе, использовать их — ибо трудности были единственным ее инструментом. Пока не достигла крайней тонкости виденья. Повозки проезжали. Церковь била в колокола. Порабощенные лошади рысили. Вышка над зданием завода — в лучах солнца. Все это можно было видеть из окна, вдыхая новый воздух. И город облекался в форму, какую открывали глаза.

И в это щедрое время, в каком жили теперь люди, пред каждым новым взглядом возникали новые горизонты и рождался еще один смысл: такова была малополезная тайная жизнь Лукресии Невес. И таков был Сан-Жералдо, чья будущая История, как воспоминание о погребенном городе, станет всего лишь историей того, что было увидено.

Даже спиритические центры начали робко возникать в католическом предместье, и Лукресия даже выдумала, что как-то раз «слышала голос». Но, по правде сказать, ей нетрудно было увидеть «сверхъестественное»; дотронуться до реальности — вот что обжигало пальцы. Она никогда не слышала никакого голоса, да и не желала слышать; для этого она была слишком незначительна и слишком занята.

Таким вот и был Сан-Жералдо, заполненный скрипучими телегами, зданиями и рынками, лелеющий план постройки моста. Едва можно было угадать его сырость, лучистую и спокойную, которая иногда на рассвете рождалась из тумана и выходила из лошадиных ноздрей. Лучистая сырость была одной из самых сложноразличимых реальностей предместья. Из самого высокого окна монастыря, по воскресеньям — после прогулки по центру, за Городские Борота и вдоль железной дороги — люди высовывались и угадывали ее сквозь сумерки: там… там раскинулось предместье. И то, что они видели, было мыслью, какой они никогда не смогли бы вымыслить. «Это самые красивые места в Сан-Жералдо», — говорили они тогда, качая головой. И не было другого способа для знакомства с предместьем; Сан-Жералдо можно было исследовать только взглядом. Так же и Лукресия Невес, стоя, наблюдала город, который изнутри был невидим и который расстояние снова превращало в сон: она высовывалась из окна, как все, стараясь всего лишь взглянуть прямо на вещи.

Когда заканчивалось воскресное паломничество в монастырь, зажигались один за другим огни в домах — чем глубже человек проник бы теперь в центр города, тем меньше понял бы, что такое город.

«Ах, с каким удовольствием я пошла бы сегодня на танцы», — думала девушка воскресными вечерами, тихонько постукивая пальцем по столику гостиной. Ей очень нравилось развлекаться. Стоя у столика, она радостно смеялась при мысли о танцах, невинно обнажая не слишком белые зубы.

Но она прогуливалась, когда могла, между лотками рынка, в шляпе и с сумкой; бывало, со спущенной петлей на чулке. То выходила из дома, то входила, занятая целыми часами глажкой белья, починками и переделками; у нее было несколько ухажеров, и она очень уставала; в шляпе и старых перчатках проходила она вдоль Рыбного Рынка.

И прогуливалась. Даже с доктором Лукасом, если случайно встретятся, хотя отношения были как между врачом и пациенткой, но поскольку жена его находилась на постоянном лечении в Санатории Сан-Жералдо, а Лукресии Невес льстило, что она идет рядом с дипломированным, — то они спускались по шести каменным ступеням в парк, раскинувшийся ниже уровня улиц предместья. Влажные листья лежали на земле — они шли рядом, глядя в землю. И от растений шел новый запах — чего-то, что созидалось и что только будущее увидит.

Парк в Сан-Жералдо был желтый и пепельный, с длинными почернелыми тропинками и бабочками. Такова была и ее дружба с этим человеком — молодым и строгим. Лукресия Невес не была чувственной, и разница полов вызывала в ней лишь одно чувство — радость. В парке были детские площадки с игрушками, черные столбы, солдаты со своими подругами — это было любимое место для прогулок в Сан-Жералдо.

Доктор Лукас дал ей как-то почитать книгу, но она плохо усваивала, несмотря на свою усидчивость и чрезмерное терпение. Да она, собственно, и не нуждалась в особом интеллекте…

Они присели над оврагом, и, поскольку он писал для «Социально-медицинской газеты», девушка сказала, что она, может, когда-нибудь напишет роман о своей жизни! — сказала и взглянула перед собой с высокомерием. Все это было вранье, и было холодно, и доктор поддержал ее мысль, а она в глубине души чувствовала то счастливое недомогание, которое есть опаска: чего можно ожидать от мужчины? Девушка была очень опаслива. И медлительна. Говорила и говорила с этим человеком, да так и не сумела высказать ему ничего. Но зато она так ясно и объемно видела все вокруг — и солдат, и детей. Ее форма выражения сводилась к тому, чтоб смотреть хорошо, она так любила прогуливаться! — и таковы были обитатели Сан-Жералдо, воодушевленные, быть может, переменчивым воздухом всей этой зоны, подверженной сильным ливням и прозрачным веснам. Даже когда была еще маленькая, Лукресия по целым часам лежала в постели с открытыми глазами и слушала скрип повозок, одна за другой проезжавших мимо, прочерчивая, казалось, ее земной путь. В то время как в других местах дети более счастливые, дочери рыбаков, уходили с отцами в море; а мальчики, подросши, с раннего утра убегали из дому — и возвращались перепачканные, оборванные, неся какую-нибудь находку.