Осада - [41]

Однако поведение этих двоих парней мало чем отличалось от поведения остальных новоиспеченных вояк, каждый из которых, разумеется, пытался скрывать охвативший его страх за громкими разговорами. Но их напускное бахвальство не могло обмануть Иштвана Надя, он прекрасно понимал, что творится у них на душе от страха. Пока ни один из парней не подавал ни малейших признаков неповиновения или же стремления хоть как-то подорвать его авторитет, напротив, что не ускользнуло от зоркого взгляда офицера, они изо всех сил старались привлечь внимание своих товарищей к рвению, проявляемому ими к службе. Иштвану Надю очень хотелось узнать, что эти парни говорили о нем за глаза, однако, как он ни старался, узнать это ему так и не удалось. Они почему-то о нем и не говорили вовсе, во всяком случае, он этого не слышал. Это в какой-то степени беспокоило его, хотя, хорошо подумав, он решил, что ничего предосудительного, что могло бы повредить его командирской репутации, они не могли сказать.

«А может, это мне только так кажется…» — Иштван задумался над тем, как мало порой влияют на судьбу человека его личные качества. Он невольно посмотрел на долину, где стоял так хорошо знакомый ему кирпичный дом. «Если бы я был сейчас капитаном, тем более капитаном генерального штаба…» За спиной Иштвана раздался топот солдатских ботинок, который мгновенно отвлек его от невеселых дум.

Бросив на солдат взгляд через плечо, он сказал:

— Так уже лучше. Я начинаю верить, что вы способны шагать если не как настоящие солдаты, то по крайней мере как прилежные допризывники. Ставьте ногу на землю так, чтобы противнику тошно стало!

И парни старались сильнее печатать шаг.

Иштвану Надю такое усердие подчиненных явно понравилось.

— Я из вас еще героев сделаю, сопляки зеленые! — громко пообещал он, уверенный в том, что ему и на самом деле удастся достичь столь высокой цели, тем более что он прекрасно понимал: более подходящая возможность ему вряд ли еще когда представится.

Вскоре дорога, испещренная ухабами, начала петлять. Иштван шел осторожно, но шага не замедлял. Шел, а сам прислушивался к биению собственного сердца, которое, к его несказанной радости, билось ритмично, что вселяло в него уверенность. Не поворачивая головы, он нет-нет да и посматривал искоса на дом из красного кирпича, мысленно представляя себе лицо матери.

«Вот и удалось… Должно удаться, мама… — билась в голове Иштвана мысль. — Отечество позвало меня, да и мое сердце этого требует…»

Тяжело вздохнув, Иштван принудил себя не думать о своем будущем. Показать себя он мечтал еще в юношестве, когда у него было здоровое сердце. Особенно он старался в олимпийский год. Иштван был хорошим бегуном и однажды решил, освободившись от мелочной опеки домашних, показать себя первоклассным спортсменом. Он начал тренироваться: бегал днем и ночью с секундомером в руке, истязая себя, и достиг таких результатов, что смело мог бы участвовать в крупных соревнованиях с надеждой занять призовое место, но все-таки не участвовал, считая такой шаг преждевременным, так как он замыслил не просто блеснуть на этом поприще, а прямо-таки ошеломить мир новыми рекордами. Сердце Иштвана начало давать о себе знать, однако он не считался с ним: по ночам, как полоумный, бегал вокруг дома, и однажды свалился в сердечном припадке. Случилось это незадолго до выпуска его из академии Людовики, где он в ту пору учился. Учитывая тот факт, что он был в числе лучших слушателей, его все-таки выпустили, но тут же передали в руки врачей, которые признали его негодным к военной службе.

Иштвану Надю повезло: несмотря на свое несчастье, с помощью своих бывших начальников ему удалось устроиться на преподавательскую работу в местную гимназию, хотя подобную работу он смело мог бы найти в другом месте и безо всяких рекомендаций. Таким поворотом в судьбе сына были довольны родители, особенно мать, считая, что он попал на хорошую должность, тем более, что господин директор оказался человеком очень добрым…

Иштван Надь гордился своим происхождением и своими родителями, которые в Будапешт попали из Секея. Он был особенно благодарен им за то, что они не пожалели ничего, чтобы он вышел в люди и получил хорошее образование. Мать мечтала о том, чтобы ее сын преподавал в той же гимназии, в которой в свое время работал и его отец, созывавший гимназистов на уроки, энергично тряся в коридоре колокольчиком. Однако сам Иштван понимал, что, решись он на этот шаг, прозвище сына школьного дядьки так и приклеилось бы к нему навсегда. До Уйпешта же от его дома было не так уж и далеко: без труда можно было доехать на трамвае, но в то же время и не так близко, чтобы сюда могли дойти слухи о тех трагических обстоятельствах, при которых новоиспеченный подпоручик был вынужден выйти в запас, что, как он думал, могло отрицательно сказаться на его преподавательской карьере. Родители Иштвана Надя поняли опасения сына и не стали ни возражать, ни мешать ему жить по-своему. Уже за одно это Иштван был им благодарен. Этот благородный жест отца с матерью он воспринял как пример родительской самоотверженности и любви и в душе решил, что, по возможности, и он сам станет поступать подобным же образом, хотя и старался не попадать в их положение. Жениться он не собирался до тех пор, пока не займет твердое место в жизни, а до этого чего проще раз в неделю заглянуть в недорогой публичный дом.