Орест Кипренский. Дитя Киприды - [8]

В будущем он будет с какой-то радостью помогать своим собратьям-художникам получать заказы от богатых вельмож. Александр Иванов пишет, что благодаря стараниям Кипренского русские пенсионеры в Италии стали получать не 600 рублей, а 3 тысячи[26]. Иными словами, он любит помогать и «благодетельствовать» – даром что не богат и не чиновен, да к тому же незаконнорожденный, что Адам Швальбе, к счастью, в своем прошении в Академию художеств утаил. Но он-то сам об этом знал! А вел себя поистине как отпрыск королей!

Именно таким образом он повел себя и с графом Федором Толстым. Он не склонился перед ним в подобострастной позе, не проигнорировал, как академическая профессура, а стал графа «опекать»: «…Кипренский пришел в гипсовый класс, в первый день после моего туда поступления, и сделался моим руководителем в этом деле, столь трудном для начинающего, в первый раз рисовать с гипсовых головок… Не более как через два месяца я был переведен в натурный класс… Кипренский, продолжавший рисовать в натурном классе, подходил ко мне показывать и учить, как должно писать с натуры. Вначале он приходил даже раза по два и по три в течение двухчасовых классов, потому что профессора, дежурившие и в натурном классе, также по неделям, очень небрежно относились к посторонним лицам, приходившим учиться художеству…»[27]

Удивляет, с какой ответственностью отнесся Орест к своей задаче учителя, как много времени и внимания уделял графу Толстому, который и впрямь сделался прекрасным художником, скульптором и медальером. Мне кажется, что небольшие и необыкновенно изящные рисунки цветов у Федора Толстого очень напоминают веточку нежнейшего белого левкоя в стакане с водой, стоящего на подоконнике в портрете Е. С. Авдулиной работы зрелого Ореста Кипренского (между 1822 и 1823). Это как бы отзвук вдохновенного обучения графа у молодого Кипренского…

Но в целом в годы обучения в Академии художеств Кипренский вовсе не блещет. И не это ли противоречие между его внутренним ощущением «звездности» и скромным положением «академического недоросля» спровоцировало его на совершенно безумную выходку?

13 марта 1799 года, в день своего семнадцатилетия (в академии он считался шестнадцатилетним), отпущенный «для свидания с родными» молодой Кипренский оказывается на петербургском вахтпараде и там кидается к императору Павлу I с глупейшей просьбой – взять его на военную службу. Он «утруждает» государя-императора в совершенно неподходящее время и в неподходящем месте. Надо знать, что такое был для того времени вахтпарад. Современник-военный писал о них: «На неизменный, неизбежный вахтпарад шли, словно на лобное место. Никто не знал, что ждет его там: повышение или, наоборот, лишение всех чинов и выключка из службы, высочайшая похвала или арест»[28].

Эту атмосферу «шагистики» и «трепета» очень точно подметил Александр Бенуа в своей стилизованной под XVIII век графической работе «Парад в царствование Павла I» (1907, ГРМ, бумага на картоне, гуашь, акварель).

Парад проходит в Петербурге на фоне недостроенного Михайловского замка (где Павел будет потом убит). Хлопья падающего снега не в силах помешать неукоснительному порядку, стройности рядов застыло-вытянутых фигур солдат и офицеров, за которыми пристально наблюдает сидящий на коне император.

И вот этот уже почти ритуальный порядок нарушает какой-то юнец, недоучившийся воспитанник Академии художеств! Первый опыт общения «звездного мальчика» Ореста с царями!

Попробуем представить, как это могло произойти.

Император Павел стынет в легком мундире на мартовском ветру. От подбитой мехом шинели, предложенной камердинером, он с раздражением отказался. Сидит на белом коне несколько в стороне от плаца и высоко задирает маленькую голову в треуголке, чтобы все обозреть. Лицо его багрово от ветра и яростно. Свита держится от него на почтительном расстоянии из страха его прогневать. Неожиданно круг свиты прорывает какой-то юнец, за которым гонится разом несколько солдат. Он тоже в легком малиновом мундирчике, но Павел не может припомнить, что это за мундир. Вроде бы не военный? Юнца пытаются оттеснить от императора, но тот приманивает его капризным движением руки.

– Какого звания?

– Я – живописец из Академии художеств.

Юнец задыхается от бега, но не от страха, что приметливый Павел отмечает с удивлением и некоторым удовольствием.

– Как звать?

– Орестом Кипренским.

– По какой ко мне столь срочной надобности, что нарушил военный строй?

– Хочу стать военным, ваше императорское величество, позвольте!

Павел задирает голову еще выше и смотрит на Ореста. Какое-то чудное имя – Орест. Курчавый, ладный. Хорош! Может, грядущая слава России? Или в кандалы? По этапу за своеволие? Но лицо юнца горит таким воодушевлением, что Павел поневоле вспоминает свои юные годы – тоже не был паинькой, куролесил вовсю! Он делает знак дежурному офицеру. Тот мигом подлетает, свирепо глядя на Ореста. Сейчас он его!

– Отвесть назад в Академию художеств, – высоким придушенным голосом кричит Павел, задирая голову совсем уже к небесам. – Слышал меня? Немедленно отвесть и пожурить!

Ореста хватают два солдата и волокут к обер-полицмейстеру, который и препровождает его назад в стены академии. Император и академист-живописец остаются довольны друг другом. Павел растроган нахлынувшими воспоминаниями и своей внезапной приязнью к мальчишке, а тот всю дорогу нервно хохочет, отпугивая прохожих, косящихся то на него, то на обер-полицмейстера, его сопровождающего.