Опровержение - [8]

— Любви ему надо! — завопила она не своим, каким-то вдохновенным голосом. — Человеку любви надо!

— Ты что, подруга, белены объелась? — перепугалась Люда. — Прямо даже сердце вздрогнуло!

— Сердце! — распалилась еще больше от ее слов Варька. — Именно сердце чтоб разорваться могло! Вот до какой степени!..

— Это она про Мишку-киномеханика, — спокойно прокомментировала Зинаида. — А я думала, у нее это уже пройденный этап.

— И вовсе это она про Жорку из красильного. Жорка, да? — поинтересовалась Людмила.

— При чем тут Жорка, Мишка? — оборвала ее Варвара. — Я же не конкретно! Я же о любви вообще! О той, которая с большой буквы! — И таким она голосом глубоким это сказала, что у меня даже мурашки по коже забегали.

— Какой еще тебе любви? — отмахнулась от нее Людка.

— Такой, чтоб как у Анны Карениной, хотя бы… чтоб под поезд не глядя броситься!..

— Теперь таких психов больше нету! — засмеялась Людка.

— Ты так считаешь?.. — вскинула та на нее глаза. — Ты в этом уверена?..

— Мне бы твои заботы! — возмутилась я. — Мне бы ваши заботы, девчонки!..

— Да что ты наглаживаешь изо всех сил? — вдруг встрепенулась Люда. — Утюг-то не включенный!..

И тут только я и заметила, что и на самом деле утюг забыла включить, да как шарахну от обиды утюг на стол, как кину одеяло вместе с выходным своим платьем на койку!

— Не во Дворец бракосочетаний! — кричу от досады на себя. — Не Восьмое марта! Так пойду! В своем виде! Пусть убедятся!

И уже совсем дверь распахнула, как вспомнила неожиданно:

— Да, я же про Алькин заказ совсем позабыла!.. А уж ваши в холодильник — вы сами!

Опорожнила второпях свою сумку с покупками и тут обнаружила на дне — совсем я о нем забыла, надо же! — Вадькин пистолет.

— Девочки, — говорю совсем уже на ходу, — тут Вадька Максимов забежит, вы ему эту штуку отдайте, ладно? — и кидаю пистолет этот самый на стол, на самую серединку.

— Это чего? — охнула и привстала с койки Зинка. — Откуда это?

Людмила и вовсе глаза вытаращила:

— Он что, стреляет?!

— Очень даже просто, — говорю с порога, — как шарахнет!.. — и прикрываю за собой дверь.

4

На втором этаже в коридоре была полная тишина: кто в утренней смене — давно ушел, кто с ночной — давно спит уже, третий сон видит, — вот почему я сразу услыхала из-за Алькиной двери голос нашего коменданта Таисии Петровны, а голос у нее такой, что от него, строго говоря, за версту несет железной дисциплиной.

— Малышева! — говорит за дверью Таисия Петровна. — Есть порядок, правила общежития в коридоре вывешены, читала? Посторонним находиться воспрещено.

— Какой же он посторонний, Таисия Петровна? — слышу я Алькин голос, до удивления непохожий: не твердый и уверенный, как обычно, а даже приниженный какой-то и беззащитный. — Какой же он мне посторонний, Таисия Петровна?..

— Свой он ей, — еще один голос различаю, незнакомый, женский, хоть и немолодой. — Свой он ей, родной.

— Кому свой, а кому — нарушение правил, — отрубила Таисия Петровна. — Раньше надо было думать. Моральный кодекс почитала бы на досуге. — И я вполне конкретно себе представила, как Таиска при этом поджала свои тонкие губы.

— Куда же мне его, Таисия Петровна?.. — еще жальче спросила Алька. — Куда же мне теперь с ним?

— Ну, это уж твоя забота… а мое слово, сама знаешь, окончательное — чтоб к обеду его тут не было. Общежитие коммунистического быта, вывеску на дверях читала?..

Ну, тут у меня уже никаких сил не стало от жгучего любопытства, и я открыла дверь и вошла в комнату.

А там такой вариант: стоит посреди комнаты во всей своей комендантской неумолимой строгости Таисия Петровна, а первая наша красавица и солистка ансамбля «Дружба» Алька наша Малышева сидит на коечке в невообразимой по модности укладке своей свежей, растерянная какая-то и удрученная до полной неузнаваемости, и гладит — нет, представляете! — и гладит рукой по волосикам мальчонку лет трех, как минимум, который спит себе раскрасневшись, и ручки раскинув во сне, и глаза ресницами длиннющими прикрыв, на Алькиной белой подушке с кружевной накидкой, и так он на Альку, строго говоря, внешне похож, что тут и спрашивать не о чем, хоть я и поразилась до полного беспамятства.

А на другой, на Вальки Цветковой койке сидит чужая, в летах уже, тетка — явно, по платку и кофте ситцевой в горошек, деревенская.

Я вошла, стою, слова от необычности ситуации не выговорю, а Алька смотрит на меня, не видя.

— Она не виноватая, — говорит эта тетка незнакомая в кофте в горошек Таисии Петровне. — Ей и семнадцати не было, когда он заявился в отпуск, Геннадий этот соседский… в новешенькой форме, брючки навыпуск, с галстучком, и нашивка у него на рукаве с зонтиком парашютным, да сверх всего еще берет голубой парадный — это кто ж против него устоит?

— Задний ум — им все крепки, — поджимает губы Таисия, — а наперед девке загадывать — ума не хватает…

А Алька смотрит на меня, и две слезинки громаднейшие из глаз у нее выкатываются, висят на ресницах, точь-в-точь такие же, как у мальчонки спящего, никак не выкатятся.

— Я-то его пацаненком голозадым по соседству помню, — продолжает незнакомая тетка, — коз вместе с ребятами пас, а тут девки, полдеревни, прямо с ума спятили, ночей не спят, под его окошком дежурят — как же, десантник, вся грудь в значках! — а он изо всех ее, Алевтину, на горе, заприметил…