Читатели часто спрашивают меня в письменной и устной форме: «Как вы стали писателем-юмористом? Почему вы пишете именно юмористические и сатирические короткие рассказы?»
Начинающий писатель, как правило, никогда не знает, в каком жанре литературы в будущем он найдет себя.
Годы поисков у разных писателей проходят по-разному.
Бывает и так, что иной писатель ищет себя сначала в поэзии, потом в прозе, потом заглядывает в драматургию и в конце концов находит себя… в архитектуре.
Такие люди достойны всяческого уважения. Нужно обладать мужеством и твердостью духа, чтобы в один далеко не прекрасный день сказать самому себе: «Нет, из меня не выйдет писателя» — и круто повернуть руль своей жизни.
Я, подобно многим, начал «искать себя» в поэзии.
Стихи я писал еще на школьной скамье. Конечно, это были подражательные, ученические творения. В них слышалась то блоковская флейта, то брюсовское фортепиано.
В 1921 году в Краснодаре, где я тогда жил, проводился конкурс «на лучшее стихотворение».
Я послал на конкурс свои стихи о французской революции, в которых с гимназическим жаром воспевался «санкюлот, веселый и рыжий».
Эти стихи, к моему большому удивлению, получили на конкурсе премию, какую не помню, кажется — вторую.
В качестве премии мне в маленьком магазинчике на Красной улице по ордеру жюри конкурса выдали пять бутылок красного вина. Вряд ли устроители конкурса считали, что Пегаса надо поить не «водою трезвой», а более крепкими напитками, вернее они были просто стеснены в своих материальных возможностях в то трудное и суровое время. Помнится — первый советский кубанский альманах «Огни», в котором были напечатаны мои «Санкюлоты», представлял собой тощую и очень бедненькую по внешнему виду тетрадку.
Стихи я писал примерно лет шесть, печатаясь в краснодарских и ростовских газетах и журналах: «Лава» и «На подъеме». Под стихами подписывался фамилией матери — Солнцев, считая — по молодости лет — свою паспортную фамилию Попов слишком обыденной для поэта.
В 1925 году я пошел работать в краснодарскую газету «Красное знамя» сначала репортером, а потом фельетонистом. Тогда и появился мой настоящий литературный псевдоним — Леонид Ленч. Он очень быстро и очень прочно прирос ко мне.
Газетная работа вообще и работа над фельетоном в частности и определила мой дальнейший литературный путь.
Искусство фельетона в то время находилось на большой высоте. На газетной полосе фельетон (так же, как и очерк) был подлинной литературой. Мне особенно нравились фельетоны Михаила Кольцова и украинца Остапа Вишни. Изящество формы, отточенный памфлетный стиль, живое настоящее остроумие и боевой темперамент кольцовских фельетонов, лукавый и очень народный юмор Вишни действовали на мое юношеское воображение. Получилось так, что весь свой лирический запал, который раньше я отдавал стихам, довольно туманным и в общем оторванным от действительности, перекочевал в мои фельетоны.
Доброй и строгой отцовской рукой газета взяла меня за шиворот и бросила в реку жизни: плыви!
У человека, который в результате такого броска оказывается в воде, есть только три выхода: поплыть — пер-вый, утонуть — второй, кричать, в расчете на то, что кто-то схватит за волосы и вытащит на берег, — третий.
Я поплыл.
На Кубани тогда шла великая битва за хлеб, в станицах кипела классовая борьба с кулачьем, в своих змеиных норах таились последыши «разбитого вдребезги» белогвардейского движения.
Я был сотрудником газеты, которая изо дня в день боролась за осуществление ленинского плана построения социализма. В этом была моя идейная закалка.
Лаконичная форма фельетона, необходимость сказать о многом коротко (так, чтобы «словам было тесно, а мыслям — просторно») требовали напряженной работы над словом. В этом была моя художественная закалка.
Переболев стихами, как корью, я совсем перестал писать их. Интересно, что к стихотворной форме я обратился лишь через пятнадцать лет, в 1941 году, во время войны, когда, находясь на Брянском фронте, работал во фронтовой газете «На разгром врага». Я написал тогда несколько сатирических стихотворений и небольшую поэму «Крайняя хата» — о дезертире. Иначе как в стихах я не мог выразить свои мысли и чувства в этот грозный начальный период войны. Да к тому же у нас в редакции после ранения И. Уткина одно время некому было писать стихи, и в порядке «боевого взаимодействия» разных родов литературных войск мне пришлось «тряхнуть стариной».
К периоду моей газетной работы в Краснодаре относятся мое знакомство с Владимиром Маяковским и Евгением Петровым. Эти встречи оставили в моей душе след поистине неизгладимый. С Евгением Петровым впоследствии мы сблизились, и на протяжении всей своей недолгой и прекрасной жизни он оказывал мне дружескую поддержку, в которой нуждается начинающий писатель. Надо сказать, что эта поддержка у Е. Петрова всегда сочеталась с высокой требовательностью и прямой — в глаза! — критикой.
Маяковский прогремел в Краснодаре как гулкая летняя гроза — с веселым громом и яркими, чистыми молниями. В поэзию его я был по-мальчишески влюблен, а сатирические стихи меня просто оглушили.
![Камешки на ладони [журнал «Наш современник», 1990, № 6]](/storage/book-covers/a8/a894e9dfa835c638eeb9ba7e592b34226a6720c4.jpg)