И ни души в этих комнатах и коридоре.
Целый километр протопала, пока нашла табличку «Советская молодежь». Вхожу, а в кабинете одна только старушка уборщица в халате синем выметает из него гору бумаги щеткой на длинной палке.
— Все ушли, — говорит, не оборачиваясь ко мне. — Все отработали.
А я гляжу на бумаги, которые она выметает, на обрывки: там не меньше десятка, как минимум, моих фото газетных на меня глядят без удивления, но с любопытством.
— Ушли, ушли все, — машет щеткой старушка. — Пропечатали что надо и разбежались.
— А это… — неуверенно спрашиваю я о макулатуре, которую она выметает вон, — это вы куда?..
— Как куда?! — удивилась она, но мести не перестала. — Это ж, поди, вчерашняя уже газета, устарелая. А нынче новые новости, свежие, завтрашние… их уже в типографию свезли, печатают, народ с утра пораньше кинется читать. А это, — ткнула она щеткой в ворох обрывков на полу, — вчерашний день уже. Вчерашний день, — повторила она, но тут ветер с улицы ударился в окно, распахнул его, сквозняк закрутил, закружил бумажный ворох, поднял в воздух, в том числе и мои фото.
Так и летаю я, кружась в воздухе, медленно плыву вниз.
— Вчерашний день, — опять повторила уборщица. — А жизнь-то на месте не стоит, ей свежих новостей подавай… Она одно знает: вперед бежать, сама себя обгонять… — и вскарабкалась на стул окошко захлопнуть.
Я ничего ей не сказала, повернула обратно. Лифт был занят, и я пошла пешком с пятого этажа на первый.
Иду, шагаю со ступеньки на ступеньку, а сама думаю или даже, строго говоря, размышляю обо всем сразу, никак мысли в кулак не соберу — и про газету, про весь день этот суматошный, и про всех, кто мне в этот день на пути попался, и про себя, про жизнь, которая не стоит на месте, а бежит, бежит, сама себя обгоняя… и про то, что день этот сегодняшний уже прошел, кончился, концы в воду, и начался новый, завтрашний, а в нем — полная неизвестность и покрытая мраком загадка.
Выхожу из подъезда, а сама уже знаю, кто там меня ждет и что со мною будет.
И все сбывается точно: на той стороне улицы на скамеечке у автобусной остановки сидит Гошка, подогнув под себя худущие свои ходули сорок шестого размера.
И вдруг лучик этот самый наш с ним тонюсенький — я уже упоминала о нем, — этот наш лучик опять зажегся и засветился и побежал от меня к Гошке, и я по нему пошла через улицу, как через речку по лунной дорожке.
Ничего не сказала, села рядом, молчу.
А мимо народ спешит, машины бегают, троллейбусы освещенные изнутри проплывают, первые осенние листья с деревьев медленно падают в свете фонаря.
А мы молчим.
И тут я прижалась лицом к нему, и не стыдно мне от этого, не совестно, а абсолютно даже, строго говоря, наоборот.
А он меня рукой своей обнял за плечо.
И я первая пошла по нашему лучику к нему и сказала очень просто:
— Я тебя люблю, Гошка…
Он не ответил, только рука его на моем плече заерзала и сильнее меня обхватила.
Я спросила его тихо и без сомнения:
— Гошка… а если б ты узнал, строго говоря, что у меня ребеночек в деревне существует… для примера — Робик какой-нибудь малолетний?..
Он ничего не сказал, только пальцы его еще сильнее сдавили мое плечо.
— Или что жизнь кончала от любви несчастной… а, Гошка?..
Он опять ничего не ответил.
— …или что мне разные сны наяву снятся и я, как маленькая, всему верю… ты бы не полюбил меня, Гошка?..
Он хотел было что-то сказать, но я не дала ему, сама себе на все вопросы ответила:
— Я тебя люблю, Гошка… и все будет хорошо… все будет, строго говоря, замечательно, потому что я тебя люблю… и завтра опять будет день длинный-предлинный…
Но он не дал мне договорить и сам первый полез целоваться.
А перед тем как закрыть глаза и поцеловаться с ним, я успела увидеть, как от ветки над нашими головами оторвался листок и тихо и медленно поплыл вниз, будто соскользнул легонько по такому же лучику, как и тот, по которому пришли мы с Гошкой друг к дружке. Листок плывет себе в полной невесомости, а я опять, в который уже раз, очередной свой сон наяву вижу — будто это я сама плыву высоко в воздухе, раскинув руки и безо всякого усилия, бесшумно и плавно, а навстречу мне речки, поля, дороги, лес, и улица с фонарями, и город вечерний, и ночь, и день, и вот опять утро занимается, рассвет, и вся земля плывет мне навстречу, весь, строго говоря, шар земной.
Такой вариант.