Опровержение - [17]

— Не надо про него…

— Не надо! — согласилась я и все-таки переспросила сдуру: — Почему не надо?

— Люблю я его… очень просто, — сквозь две свои слезищи непролитые улыбнулась Алька. — Все люблю… все надеюсь, жду… дура глупая… Ты плохо про него не говори. Не надо.

И я ей ничего не ответила, что ей на это можно ответить?

С тем и ушла к себе, на четвертый этаж.

А в нашей с девочками комнате, оказывается, все та же дискуссия, вечер вопросов и ответов на Варькину больную тему: «Любовь с большой буквы».

Это я усекла, еще когда к дверям подходила: на этаже никого, девочки из нашей смены уже отоспались и на речку побежали (пляж у нас тут рядышком, десять минут пешком), полная тишина стоит и все, что за дверью, в коридоре вполне слышно.

Такое впечатление, что не прошло полдня целых, пока я обегала весь город вдоль и поперек, что вообще на белом свете ничего не случилось, а как было, когда я пулей из комнаты утром вылетела, так все и продолжается. Им-то хорошо, девчонкам, они небось и выспались, и позавтракали, и пообедать успели, отчего бы им на сытый желудок и свежую голову и не подискутировать на отвлеченные темы, в том числе про любовь?.. Это ведь только для меня этот вопрос — свет далекой звезды, в лучшем случае.

Ну, я и остановилась от усталости и любопытства у приоткрытой двери, чтоб, строго говоря, быть хотя бы в курсе.

— Это не любовь, это страсть! — слышу, заявляет с твердостью Людка. — Не путай одно с другим!

— А что же тогда такое — страстная любовь?! — спрашивает с возбуждением Варвара. (О любви она всегда или говорит с тихой печалью или орет как психованная.) — Ага! Как ты одно от другого отделишь?

— Действительно, — соглашается, слышу, Зинка.

— А смешивать — себе дороже! — отрубила Людмила. — Навидались, спасибо, одна оскомина на душе.

— В мой адрес намекаешь? — вскидывается Варька. — Ты прямо говори — в мой?

— От таких любовей пронеси господи, — неопределенно обвиняет Люда.

— Людка! — упрекает ее Зина. — Ты соображай все-таки.

— Нет! — требует уже вне себя Варвара. — Пусть прямо говорит, до конца!.. Ну? Ты говори, говори, не бойся!

— А чего мне бояться? Только для тебя же хуже, если скажу.

— Ну и помолчи, — тушит пожар Зинка. — Разговорилась, скажите пожалуйста!

— А вот и скажу! — разъярилась вдруг Людка. — И скажу! Для ее же пользы! Любовь!.. Сегодня Вася, завтра Юра, послезавтра Жора… Любовь это называется, да? Это совсем иначе называется, если хочешь знать!

— Ах, так!.. — охнула Варька. — Ты так ставишь вопрос?

— А что же, по-твоему, любовь? — старается разрядить ситуацию Зинаида. — Конкретно?..

— Любовь — это семья и брак! — заводится снова-здорово Людка. — Семья! Чтоб муж хороший, чтоб получку мне в дом приносил до копейки, чтоб своя квартира отдельная, допустим, двухкомнатная для начала…

— Для начала!.. — возмущается Зинка. — У тебя губа не дура!

— Я и сама не дурочка! — отрезает Людка.

— Ну, дальше? — искренно заинтересовалась Людкиным планом Зина. — Муж, квартира, получка — дальше?..

— Дальше некуда, приехали! — бросает с презрением Варвара. — Она же чистая мещанка, без очков видать!

— Мещанка? Оттого, что нормального счастья требую? — оскорбилась не на шутку Людка. — Нормальной любви, настоящей, обыкновенной, как у людей… а не танцы да тряпки одни на уме и мальчики, как карусель, все на одно лицо… А потом слезы в подушку?

— Это ты про меня? Про меня, да?

И слышу, как она, Варька, спрыгнула босыми ногами с койки, зашлепала по полу.

— Варька! Возьми себя в руки! — перепугалась Зина. — А то я уйду, ну вас, психички нервные!..

Тут я хотела было взять слово и пресечь на корню этот дурацкий спор с неизвестными последствиями, но вдруг Варька таким чудным, тихим и искренним голосом заговорила, что я, даже за дверью стоя, поняла, что сейчас она обязательно скажет самое для нее главное, без чего ей и жизнь не в жизнь.

— Я тебе скажу, Людка, — сказала она негромко. — Скажу, так и быть… Мальчики, говоришь, Пети, Феди, Жоры разные, сегодня один, завтра другой, и все на одно лицо… твоя правда. И что грош цена этим любовям, и что не любови они вовсе, а так, мусор, труха — опять ты права. Только я это понимаю, а ты — нет, потому что ты со стороны, из тенечка, с приступочки холодным глазом глядишь и губки поджимаешь — ах, ужас! ах, позор!.. И ничего-то ты не поняла, не сообразила — куда тебе! — что мальчики эти без лица от тоски объявляются, от скуки, оттого, что не хочу я как шерочка-с-машерочкой с тобой или Зинкой каблуки сбивать во Дворце культуры и потом идти по темной улице и бояться, что пристанет кто-нибудь, и надеяться, что пристанет и, на счастье, хорошим парнем окажется… и мимозу вялую, рубль веточка, самой себе на Восьмое марта дарить надоело! И фото киноартистов над койкой вешать тоже надоело. На-до-е-ло! Вот и знакомишься, и танцуешь, и провожаешься, и на все готова, хоть на край света, потому что вдруг это он и есть, тот самый, нареченный твой… и обжигаешься, как мошка об свечку, и уже не недотрога ты в белом платочке деревенском материном, который на дне чемоданчика давно смятый лежит и забытый… и опять обжигаешься, и опять надеешься, и только думаешь про себя: «Где же он ходит вокруг да около, твой-то, которого ты ждешь днем с огнем…»