Опечатанный вагон. Рассказы и стихи о Катастрофе - [80]

— Где тут ваша сараюшка? — спросил штатский.

— Да вот, — сказал Игнась, указывая на дверь, на которой висел замок, но и через штакетины было видно, что внутри пусто, только на земляном полу лежала кучка картошки, а в углу, прислоненные к стене, стояли короткие детские лыжи. Мимо выбитого оконца кто-то шел по тротуару, стуча сапогами. Штатский обратился по-немецки к двоим в мундирах, один из них буркнул что-то в ответ. Коридор заканчивался стеной, покрытой грязной серой штукатуркой, оставались еще два чуланчика с левой стороны и два с правой.

— Там полно вещей, но это вещи дворника, — сказал Игнась и приоткрыл дверь в клетушку, доверху заваленную ящиками, бутылками, дырявыми кастрюлями, какими-то ржавыми обручами. Один из гестаповцев вошел внутрь и двинул сапогом кучу этой рухляди. Послышался жуткий скрежет и лязганье, а из кучи вылетел как ошпаренный огромный грязно-белый кот, добежал до конца коридора и шмыгнул в приоткрытую дверь клетушки слева. Отсюда не было видно, но Игнась знал: дверь вела не в последнюю каморку, а во двор; это был запасной ход в подвал, отвесный, без ступенек — просто выложенный стершимися от времени кирпичами. Через него засыпали уголь и картошку. Двое гестаповцев гоготали над котом, штатский стоял совсем близко от Игнася, Игнась видел его краем глаза. И тут Игнась исчез — так следует определить то, что произошло. Он стоял, положа руку на штакетины ведущей в правую клетушку двери, как будто собираясь ее толкнуть, чтоб гестаповцы и туда могли заглянуть, и, воспользовавшись моментом, испарился. Кинулся влево — как что? Как молния, как мысль? Зачем подбирать слова? Игнась просто растаял в воздухе, и вот он уже одним глазом выглядывает из-за угла: дворник в широченных штанах, заправленных в сапоги, в жилетке и в шляпе, стоит в подворотне и смотрит на улицу. Где-то под землей ударил выстрел, затем вроде бы послышался смех, и все стихло. Потом по улице проехал тяжелый грузовик, наполнив грохотом подвальный коридор и заставив дворника повернуть голову влево — некоторое время он смотрел вслед грузовику.

— Vous étiez un enfant du génie! — сказал господин де Тоннелье, когда Фишман закончил рассказ.

— Pardon? — переспросил Фишман, словно бы недослышал или не понял.

— Вы были гениальным ребенком! — повторил господин де Тоннелье.

Фишман смотрел на него невидящим взглядом.

— Я был ребенком, но уже боролся за жизнь.

— Да-да, понимаю, но делали вы это гениально!

— Он ничего не знает и ничего не понял, — по-польски пробурчал себе под нос Фишман.

Господин де Тоннелье улыбался и кивал головой.

(1959)

Натан Альтерман

1942 Перевод с иврита Давида Маркиша

И казнили детей у могил… В этот час

Спали люди спокойно на свете.

Из народов земли Ты избрал только нас —

И любовью Своею отметил.

Ты избрал нас, Господь, среди прочих людей,

Утвердил нас под солнцем упрямо…

Видишь, мальчик стоит над могилой своей

Потому лишь, что он от рожденья еврей,

Кровь его — как вода в этом мире зверей.

Просит он: «Не смотри, моя мама!»

Плаха залита кровью, зазубрен топор,

А святейший отец в Ватикане

Не желает покинуть прекрасный собор —

Поглядеть на погром, на закланье.

Постоять хоть часок — может, Бог что простит —

Там, где агнец разнузданным миром забыт,

Где дитя

    над могилой

           стоит.

Помнит мир о сокровищах прошлых веков —

Ведь наследие предков бесценно.

А хрустальные чаши ребячьих голов

Изуверы

    дробят

        о стены!

Крик последний звенит «Мама, ты не гляди,

Это зрелище — не для женщин.

Мы ведь тоже солдаты на этом пути,

Только ростом пока что поменьше».

И, казалось, кричит разможженная плоть:

«Бог отцов наших, платим мы кровью:

Средь народов земли Ты избрал нас, Господь,

Ты отметил нас трудной любовью.

Ты, Господь, из мильонов детей нас избрал

Пред Тобой нынче гибнем мы, Боже,

Нашу кровь Ты в огромные чаши собрал —

Потому что ведь некому больше.

Запах крови вдыхая, как запах вина,

Всю до капли собрав ее, Боже,

Ты взыщи ее с наших убийц — и сполна.

С большинства молчаливого — тоже».

Молитва о мести Перевод с иврита Александра Пэнна

…За то, что

он живым зарывал меня в землю и жег,

и состарился я, словно древнее небо,

дай мне ненависть — серую, как мешок,

тяжелую — и вдвоем не поднять ее чтобы.

Я к живущим врагам заявлюсь неживой

и над ними луной взойду полной:

они полем и лесом гнались за мной —

буду гнать их и лесом, и полем.

И увидят мучители мести лицо,

жертва встанет казнить палача,

и тот, кто считался давно мертвецом,

как хищник вернется и как саранча[55].

Бог-отмститель, восстань! Из могильной земли

вопиет кровь убитых. Простри свою длань!

Встань, же Отче! Карай!

Ведь на то Ты отец. —

Есть предел униженью, есть мукам конец!

Иль о многом прошу? Только б этой рукой

дотянуться к их горлу, Отец дорогой.

Или золото ищет в их доме Твой сын?

Лишь зеницу их ока ищет Твой сын.

Тяжела его горечь, его сердце в золе,

он истоптан врагом на горячей земле,

но, оплеванный весь,

он твердил: грянет месть!

Заставляли молчать — предавался мечтам,

повторяя в душе Твой обет: Аз воздам!

В день, когда Твоя месть вспыхнет праздничным светом,

пусть оставшимся глазом увидит все это.

Но будь радость его велика — не снести —