ОМЭ - [22]
Коса на камень
С этого момента началась неравная и долгая борьба, которую начальник деникинской контрразведки Порт-Петровска ротмистр Юрченко назвал игрой. А ставкой в ней была судьба не только Губанова и его четырех товарищей. Уверенный в своем успехе, контрразведчик при первой же встрече с моряками самонадеянно объяснил им цель жестокой игры: заставить их сознаться в том, что артель безработных тайно возила бензин в Астрахань. Для этого надо было доказать связь артели с большевиками, и самым верным, неопровержимым доказательством могло стать признание, что в составе команды туркменской лодки № 6 находился под фамилией Константинов большевистский вожак каспийцев Федя Губанов.
Могло стать, но так и не стало.
Четыре месяца длилась борьба, и каждый день ее был для пятерых моряков похожим на любой из четырех дней страшных испытаний на борту деникинского сторожевого корабля. Камера для пересадки, как цинично шутили деникинцы, говоря о камере смертников тюрьмы Порт-Петровска, расположенной на горе неподалеку от кладбища, оказалась не лучше канатного ящика «Славы». Это была каменная яма с черными от грязи нарами, мокрыми стенами и решетчатым окном без стекол.
Четыре месяца моряки просуществовали в ней: днем — в тесноте среди очередных обитателей, когда многим не хватало места на вшивых нарах; ночью — в ожидании расстрела, на который выкликали людей с вечерних сумерек почти до рассвета дежурные надзиратели. Бывало, что к утру в камере не оставалось никого, кроме измученных ночной неизвестностью пяти моряков, но чаще они встречали новый день рядом с закоченелыми телами тех, кто избежал расстрела на свалке за кладбищем только потому, что смерть от сыпняка опередила смерть от пули деникинцев. В одну из таких бесконечных ночей сыпняк доконал Чесакова, избитого больше других на палубе вражеского сторожевика, и моряки остались вчетвером в неравной борьбе.
Вчетвером они продолжали вести себя так же, как вели себя впятером: верными товарищами, которых не запугать было никому и не застращать ничем — ни камерой смертников с ее еженощными сценами отчаяния безвинных людей, уводимых карателями на казнь, с ее обледенелыми внутри стенами, когда хватили морозы и в незастекленное окно по неделям дул студеный ветер с дагестанских гор; ни избиениями в кабинете начальника тюрьмы, куда моряков приводили и откуда выволакивали; ни кандалами, в которые заковали их, когда температура за окном камеры упала до семнадцати градусов ниже нуля... Ничто не прибавило и не изменило хотя бы полслова в ответах моряков на допросах. Четыре месяца контрразведчики приходили в исступление, слыша неизменное: шли в Гурьев, везли керосин, Губанова в команде туркменской лодки № 6 никогда не было...
Такого упорства и стойкости ротмистр Юрченко не ожидал. Озадаченный, взбешенный, он пускался на всякие провокационные уловки, лишь бы сломить волю тех, кого в любую минуту мог замучить, растерзать, повесить, расстрелять, зарубить клинками конных карателей. Тщетно пытался разгадать причину поразительного упорства моряков и, как все подобные ему, был не в состоянии понять самое простое и самое главное: присущее большевикам товарищеское равенство ответственности каждого за дело, порученное всем. Объяснял их стойкость самоотверженным подчинением Губанову. Поэтому пока сохранял им жизнь, чтобы даже страдания их использовать в борьбе против него. Уверял, называя борьбу игрой, что затеял ее ради спортивного интереса.
Притворялся, конечно. Бессильная ненависть владела искушенным контрразведчиком, а не спортивный интерес. Ибо не помогали никакие ухищрения, пытки, посулы... Губанов оставался Константиновым, зная, что это единственная пока возможность уберечь ОМЭ от провала, побеждая в каждом испытании, какие устраивал с ловкостью иезуита ротмистр Юрченко.
Что это были за испытания, рассказал впоследствии шкипер Любасов, а еще позже дополнила горькими подробностями в своем письме Евгения Дмитриевна Губанова...
Ответ будет один
...В кабинете начальника контрразведки было полутемно, когда Губанов, доставленный из тюрьмы в закрытом наглухо фаэтоне, по бокам которого скакали конвоиры-всадники в бурках, вторично очутился перед ротмистром Юрченко.
Тот махнул рукой, и конвоиры вышли.
— Продолжим знакомство. Камера для пересадки вряд ли понравилась вам, зато фаэтон шикарный. Без него пришлось бы шлепать по грязи через весь город... Усаживайтесь на тахту, поближе... Не встречались?
Глянув по направлению руки ротмистра, Губанов только теперь увидел в противоположном конце кабинета, возле окна, затененного темной шторой, второго человека в штатском. И сразу в памяти возникла сцена в салоне «Президента Крюгера», когда делегация забастовочного комитета пришла майским днем на свидание с коммодором Брауном. Несомненно, это был тогдашний сосед коммодора, хотя и не в мундире полковника английских войск, но такой же багроволицый, с такими же ледяными глазами.
— Представлять не стану, — предупредил Юрченко. — Поймете по ходу действия. Вот документ, с которым полезно ознакомить вас. Не перебивайте, пока не выслушаете до конца, и слушайте в оба уха.
