Окраина - [93]

Родители прямо-таки расстилаются перед ним. По воскресеньям мать стряпает его любимые блюда, готовит ему стопки чисто отстиранных рубашек и робко расспрашивает, что нового на заводе.

Что касается подрядившегося кровельщика, то он даже не дает себе труда сообщить, что ни на какую крышу не полезет; просто, когда все собрались у недостроенного дома, над которым торчат ребра балок от снесенных домов старого Моста, старичок объяснил Франтишку: куда дотянется с чердака, то и сделает, а уж когда пойдет повыше, придется самому Франтишку обмотать ноги мешковиной (старичок на всякий случай принес ее с собой) и, влезши на стропила, действовать по указаниям, которые он, кровельщик, будет кричать снизу.

Несмотря на тяжкую усталость, работа у Франтишка спорится, и в полдень, когда все усаживаются на доски, чтоб пообедать прямо из кастрюль, удивлению их нет конца.

Просто невероятно, какой оптический обман может производить черепичная крыша. Но опытный кровельщик омрачил чистую радость, с какой обитатели Жидова двора смотрят на свой дом:

— Теперь-то начнется настоящая работа: штукатурка, полы, окна, двери…

Сияющие лица гаснут — но ненадолго. Родители Франтишка бродят вокруг дома, жалеют, что не дожила бабушка, радуются, что приедет французская тетка посмотреть дом. Когда Франтишек в последний раз слезает с крыши, на него смотрят, как на спустившегося с неба.

— Не знаю, что бы мы делали, если б не ты!

Франтишек разматывает мешковину на ногах, а мать все твердит одно и то же. Наконец, подняв к ней глаза, сын говорит:

— Я уже двадцать четыре часа на ногах…

Матери это грустно слышать, но все же, что такое двадцать четыре часа в сравнении с пятьюдесятью годами ее ежедневного мотания между Новыми домами, Жидовым двором, кладбищем, больницей, приемкой доктора Фрёлиха и коровником! И к ней возвращается радостное чувство.

А Франтишек уже прощается с родителями: ему бы поскорей переодеться да успеть на поезд, чтоб вовремя вернуться к недокрашенной мансарде и керамической чепухе, которую им с приятелем предстоит развешать по стенам.

Когда докрасят.

2

Старый кровельщик не ошибся. Да и могло ли быть иначе? Уезд одержим строительным неистовством. Все каменщики, сколько их там есть, прямо со службы отправляются строить — то собственный дом, то дом соседу. Каменщики теперь нарасхват и, как бывает всегда, уж и не знают, что запросить за свою работу. Никто теперь не работает за гостинец, за харч, а то и просто так, от доброты сердца. Вспомнили ремесло даже те, кто до сей поры довольствовался побелкой свинарника за мешок зерна или отрубей; в лучшие мастера вылезли завзятые лентяи, которые прежде за бутылку дешевой водки чистили выгребные ямы.

Гордость Франтишковых родителей их домиком, который, в общем, снаружи готов, в сущности, и ограничивается этим внешним видом. Внутренняя отделка поглощает множество материала, времени и денег.

И постепенно в сознании Франтишка расплывается образ домика с белыми занавесками, дымящейся трубой, с завалинкой — впрочем, как и его решение бежать от рушащихся крыш, стен и канав Уезда, как его решение устроить жизнь по-своему.

В будни Франтишек провожает Квету до детского сада, по субботам она провожает его на вокзал. Они любят друг друга, что доказывает существование любви с первого взгляда. Любят, потому что Квета как послушная собачка, и слова, которых так боится Франтишек: «Неужели нельзя нам хоть одно воскресенье провести вместе?» — она произносит именно в тот момент, когда Франтишек вправе ответить: «Конечно, можно! Следующее воскресенье проведем вместе. Отличная мысль!»

— А пришла ли бы она тебе в голову, если б я не подсказала?

— Я думал, ты тоже ездишь домой.

Квета закусила губу так, что на ней выступили белые вмятинки от зубов. Франтишек, пораженный, смотрел, как быстро возвращается кровь в эти чудесные вмятинки.

— Да, но одно-то воскресенье я могу побыть с тобой. Хотя бы завтрашнее.

Франтишек отрицательно качнул головой:

— Какое угодно, только не завтрашнее.

Квета переполошилась. С первой же встречи Франтишек подметил у нее странное свойство: при самом незначительном разногласии, даже только намеке на разногласие, который позволил бы предположить, что Франтишек может рассердиться или обидеться и отвернуться от нее, Квета или задрожит вся, или съежится, замкнется в себе, поглядывая исподлобья, как-то он реагирует. Она становится похожей на куропатку, которая прикидывается раненой, когда ей грозит опасность. И сидит Квета, оцепенев, пока Франтишек не начнет ужасаться тому, что же он такое натворил, пока поцелуями и ласками не вернет Квету к жизни. Это так трогательно — и так утомляет…

То же происходит и теперь. Когда Квета стала приходить в себя после такой горестной прострации, Франтишек выпалил первое, что пришло ему в голову:

— Завтра у моей мамы день рождения!

К счастью, эта спасительная ложь — последняя, какой Франтишек угощает Квету. Девушка наконец открывает свои синие глаза — они уже совсем повеселели, остался в них лишь слабый оттенок подозрительности.

— Сколько же ей исполняется?

— Пятьдесят.

Совсем не галантно прибавлять возраст женщине, но в отношении жен рабочих это не так уж важно, они и сами так же на это смотрят. Уверенность, с какой Франтишек назвал цифру, опирается на тот факт, что юбилей матери действительно будет вскоре отпразднован. Но конечно, не завтра-послезавтра и не через месяц.