Окраина - [91]

Выхода нет — и Франтишек понес околесицу:

— Ну, такой дом, облицованный желтым кафелем. Кухня — как обыкновенно. Буфет в ней, посуда с синими узорами. А гостиная, та в зеленых тонах. Ковер и прочее. Ну, спальня, те всюду одинаковые. И еще комната, где я спал и занимался…

Он чувствовал свое сердце где-то в горле, пальцы дрожат… Устремив взгляд на черную реку у них под ногами, он говорил все медленнее, все затрудненнее:

— В гостиной книжный шкаф со словарями, журнальный столик. Вокруг него маленькие кресла, зеленый плюш. Впрочем, это я уже говорил. Видите, как это непросто…

Франтишек не сразу собрался с духом отвести взгляд от реки, чтобы вырваться из мира своей фантазии. Когда это ему удалось, он увидел, что глаза у Кветы словно плавают во влаге. Это еще не слезы, но появление их всего лишь вопрос минут.

— Что с вами? Квета, что с вами? Я что, глупость спорол? Но вы ведь сами просили! Ну, дом как дом. Тысячи таких… Что у нас, что у вас…

Квета, проглотив слезы, заговорила прерывающимся голосом:

— А у нас тоже хорошо… Знали бы вы, как у нас хорошо, когда деревья в цвету. Крыш не видно. Сплошь цветы. Белые, розовые. А зимой — снег, снег… Куда ни глянь — снег. Только шпиль церковки торчит. Дым из труб… Прямо как на рождественских открытках. К каждому рождеству мама что-нибудь дарит. Вот в прошлый раз отрез подарила на костюм…

Последнюю фразу она произносит с торжеством в голосе и, умолкнув, чего-то ждет. Она похожа на собачку, которая выполнила свои трюки и теперь ждет, чтоб ее погладили и дали сахарок. И Квета получает награду. Франтишек проводит кончиками пальцев по ее разгоряченной щеке. Его пальцы чуть-чуть дрожат — нежность ее кожи поражает Франтишка. Давно уж не гладил он девичьих щек…

По черной реке проплыли черные баржи с черным углем. На носу у них ослепляющие прожекторы, в их белом свете весело полощутся флажки, а Франтишку и Квете отчего-то грустно. Будто все уже сказано и больше нечего делать. Перед внутренним взором Франтишка пляшут цифры расписания. Количество их угрожающе сокращается. Цифры похожи друг на друга, как куриные яйца. Двадцать один тридцать — двенадцать тридцать одна; двадцать три пятнадцать — двадцать три пятьдесят одна… Память, которую он напряг до предела, описывая квартиру Моравцев, теперь отказывает. Конечно, в портфеле у него лежит листочек, на котором выписаны часы и минуты, но по какой-то причине, непонятной ему самому, он стесняется заглянуть в портфель. Не хочется ему омрачать настрой свидания обыденностью неизбежной разлуки. Но ведь вся жизнь балансирует между встречами и разлуками, приездами и отъездами… Франтишек берет наконец портфель, но, чтоб Квета не увидела даже уголочка бумажки со столбиком цифр, от которых у него в голове уже совершенная каша, он проделывает с портфелем трюки, достойные ловкости циркового метателя ножей. В одном юмористическом журнале изображен был такой метатель, до тех пор обстреливавший ножами полуголую даму, пока не пронзил ей сердце; и в облачке, вылетающем у него изо рта, было написано: «Опыт не удался, чья это дама?» Манипуляции Франтишка тоже кончаются бесславно. Портфель соскальзывает у него с колен, и на полу беседки, оплетенной виноградными лозами, образуется довольно странный натюрморт: зубная щетка, бритвенный прибор, щетка для волос, паста, пижама. Франтишек бросается закрыть этот натюрморт собственным телом, а из темного угла за ними следит официант, переводя взгляд с одного на другую. Воспользовавшись тем, что Квета на минутку вышла, официант нейтральным тоном — чтоб не смущать молодого человека — произносит:

— Иногда нашим гостям тут так хорошо, что они засиживаются и им не хочется возвращаться в город на ночь глядя. На такой случай у нас есть несколько гостиничных номеров. Обычно их заказывают загодя. По поводу окончания школы, института, дня рождения, заводских юбилеев… Сегодня вы тут одни — впрочем, это я уже говорил.

Франтишек, запихивая рассыпавшиеся предметы обратно в портфель, решительно отвергает деликатное предложение.

— Мне необходимо вернуться в город!

Официант ограничивается сухим:

— Как угодно.

Квета вернулась в ту самую минуту, когда Франтишек углубился в изучение расписания. И тогда совершенно естественным тоном — таким естественным, что эпизод с портфелем кажется ему теперь полным идиотством, — он объясняет:

— Я на воскресенье домой езжу, а глянуть в расписание мне было почему-то неловко.

Квета, разумеется, не понимает всей сложности его рассуждений, обусловленной тем, что он всегда зависит от обстоятельств, в которых играет пассивную роль и в любую минуту может быть выбит из этой роли; она не понимает всей исключительности его оправдания. Точнее, не понимает даже, зачем Франтишек оправдывается. И все же слова ее подчеркивают исключительность положения:

— Но это ведь так естественно, что вы по воскресеньям ездите к родителям. Какая же тут неловкость? И потом, не можем же мы быть вместе до утра!

Только эта наивная реплика освобождает Франтишка от опасения, что он по собственной вине будет окончательно и бесповоротно выбит из роли, какую принял на себя в игре с Кветой. Теперь он сразу почувствовал себя свободно, спокойно и уверенно.