Окно в сад - [11]

Потом он пошел на берег и вынул из корчажки, которую поставил с вечера, десятка два пескарей. Почистил их и положил в котелок. Натаскал хворосту.

Катя спала долго. Он ждал, когда она проснется. Вскипятил чай. Подремал немного в тени вагончика.

Проснулась Катя часов в десять. Потянулась, зашуршала соломой, села, с удивлением оглядываясь вокруг. Потом вспомнила: ночь, комбайн, вагончик. Улыбнулась Илье:

— Вы уже сменились?

— Да. Есть хотите?

— Конечно, но я вся грязная, прегрязная! Наверное, на всех чертей похожая. Не смотрите на меня. У вас найдется мыло, полотенце?

У нее не было купального костюма, и потому, уходя к реке, она предупредила Илью притворно строго:

— Только не ходить за мной!

Ее долго не было или только так показалось ему. Встревожился. Пошел к берегу. Не приближаясь к краю обрыва, прислушался. Снизу доносился приглушенный плеск. Успокоился.

Вернулась Катя, веселая и оживленная. Помахивая туфельками, которые несла в руке, заговорила громко и радостно:

— Вы не представляете… До чего приятно босиком. А вода жжется, как пламя. И сейчас еще вся кожа горит.

Ей было так хорошо, так просторно, так чисто, как будто вода смыла и обожгла не только тело, но и все уголки души, самые темные, от всех затворенные. Он невольно окинул ее взглядом — худенькую, с пятнами воды на синем комбинезоне и неожиданно подумал: «Тоненькая. Такую боязно и в руки взять… Того и гляди, сломается».

Ушел помыть ложки и котелок. С поверхности воды щурилось солнце. На том месте, где купалась Катя, у самой воды заметил на сырой глине след ее легкой, небольшой ступни. Подумал с непонятной болью: «Только это и останется».

Завтракали подле догорающего костра. Поели ухи, выпили чаю.

— Что ж, поедем?

— Так быстро? — удивилась она.

— Как хотите.

— Нет, нет, — воскликнула она, вскакивая на ноги, — конечно, надо ехать. Я ведь сумасбродка, вы меня не слушайте.

Она, и правда, казалась себе сумасбродкой.

— Едем.

И снова мотоцикл и увлекающее, пьянящее ощущение полета. Только вывернули на проселок, она крикнула ему:

— Цветы!

Остановились. Катя слезла набрать букет. Цветы были уже осыпающиеся, с жесткими, сухими стеблями, пахли сеном, и все-таки они ей нравились. Ей казалось, что она опять девочка — так свежо воспринималось все… Краски были кругом такие, как в детстве, — яркие, сильные, без полутонов, Давно она не видела мир так просто и определенно.

— Неужели домой? — спросила она и добавила почти жалобно: — Может, побродим?

По его лицу она поняла, что ему тоже не хочется расставаться.

Несколько дней спустя Катя пыталась сложить из отдельных впечатлений что-то последовательное, о чем можно было бы записать в дневник. Но ничего не получилось. Так и остались в памяти разрозненные куски чего-то необыкновенного, яркого, неповторимого… Но только куски.

…Вот перед ними канава, полузаросшая травой. Катя разбежалась и прыгнула через нее, и получилось легко и изящно. В жизни так не прыгала.

— Откуда здесь канава?

— Лес горел. Копали, чтоб огонь перехватить.

На минуту представила себе пламя, дым, услышала потрескивание горящих сучьев, грохот падающих деревьев. Невольно вздрогнула.

… В сыром осиннике нашли опустевшее гнездо и подле него в начинающей желтеть траве осколки пестрых скорлупок. Здесь же темнел удивительный гриб: слезящийся, трухлявый, вот-вот готовый развалиться, а на шляпке его разместилось несколько маленьких грибков. Катя наклонилась, чтобы взять его, но тут же отдернула руку. Из черного летка в земле с угрожающим жужжанием вылетали земляные осы.

…Зашли в смородинник. Кое-где на ветвях висели еще не осыпавшиеся крупные, чуть подвядшие, черные ягоды. Лицо и руки мгновенно облепили комары. Илья достал из кармана флакончик диметилфталата, капнул Кате на розовую ладошку густую душистую каплю.

— Натирайтесь.

Набрали по горсти ягод, и вдруг Катя увидела зайца. Он сидел, прижав длинные уши к спине, всего в двух шагах от нее. Ясно были видны глаза его — темные, полные лесной, пугливой тьмы. Катя протянула к нему руку. Он прыгнул, как отпущенная пружина, прошуршал сухой травой, исчез.

…Дальше пробирались, взявшись за руки, по кочкам через болото, где сквозь дремотную воду виднелось рыжее дно. Было немного страшно податливой мягкости под ногами, сумрачной, нетронутой тишины, таинственного бездорожья.

— А мы не заблудимся? — встревоженно спросила Катя.

Илья засмеялся.

… Вышли на поляну, заросшую высокой травой. Вокруг огромные пни.

— Как хорошо здесь! — воскликнула Катя.

Ей казалось: что-то настоящее высвободилось в ней, а то обычное, ежедневное, оставленное вместе с нейлоновой кофточкой и узкой юбкой, было не настоящее, не ее.

Она кинулась на траву. Как давно не лежала она вот так на траве, открыв лицо солнцу! Илья сел чуть поодаль.

Когда-то в детстве она жила в деревне. Потом семья переехала в город, а деревня осталась в душе зеленым, солнечным уголком. Иногда она звала Катю к себе, но все реже. Годы учебы, смерть матери, новая женитьба отца, самостоятельная, трудная жизнь — некогда было хоть раз вернуться к этим деревьям, к этой траве. Все здешнее казалось ей знакомым, почти родным.

Она со смехом рассказала Илье о том, как Петя назначал ей свидание, о счастливом Вахлакове, о механике, который «занемог». Илья смеялся вместе с ней. Потом она спросила, не знает ли он наизусть каких-нибудь стихов. Он подумал, припоминая. Кивнул: