Океан времени - [18]

Вот обрызганный сиренью

Металлический забор.

«Душно, уходи, другая —

Ольга, жарко на песке».

Загорелая, босая.

Ропщет море вдалеке.

Мелочь лодок просмоленных,

Парус меньше, чем платок;

Ветер, сосен воспаленных

Сплошь дырявый потолок.

Сколько их? но кто услышит

И, покинутых подруг,

Только ветер тронет крыши

Стройных зданий и лачуг.

***

Кто-то рядом пробегает,

И винтовка на весу.

Пламя. Трещина зияет,

Привидение в лесу:

Не отбрасывая тени,

Вдаль протянута рука,

Не сгибаются колени,

Шляпа круглая легка.

К раненому наклонился.

«Кто ты, не гляди в упор.

Мой клинок переломился,

Падай, падай… Командор…»

Холодно и бело, бело…

Сети мерзлые, весло…

Окровавленное тело

В той лачуге, сквозь стекло.

Кто она? глаза открыла.

Стонет, падает без сил.

«Ты исчез, она грустила

И рыбак ее убил».

Раненый уже не бредит.

Пламя по небу. Закат.

Мох шуршит. «Бедняжка Эдит,

Только я не виноват.

Но тебя, о Соглядатай,

Вижу я не первый раз.

Изойди огнем, проклятый!

Даже в этот темный час

Не хочу я сожаленья,

Жил бы только для любви».

Страшен голос привиденья:

«Мы сочтемся — поживи!»

Петербург — Берлин, 1922–1923

III

«Быть может оттого, что сердцем я слабею…»

Быть может оттого, что сердцем я слабею,

Я силюсь дальнее и вечное обнять,

И то немногое чем на земле владею

Мне все труднее сохранять.

Чужая даль немилого ландшафта

Сиянием увы! не просквозит.

Где небо синее и с Палатина вид

На солнце, на историю, на завтра?

О если б лишь затем унынье этих дней

И тишины глухой и мирной,

Чтоб дух созрел и чище и верней

Для песни, как земля, обширной.

1925

«Есть в одиночестве такая полоса…»

Есть в одиночестве такая полоса,

Когда стесняет наконец молчанье,

И мысль жужжит как на стекле оса.

Тогда тебя на расстоянье

Пленяет мир, который утомлял,

И непонятно отчего же?

И все кого ты горько изумлял

Найдут, что ты сейчас и лучше и моложе.

Пускай тебя ревнует тишина —

Ты воротишься к ней с повинной,

И снова счастия единственной причиной

Тебе покажется она.

1925

«Вновь, забываясь до утра…»

Вновь, забываясь до утра,

Ты повстречаешь, о бездомный,

Не легкий профиль Opera,

А в поле ветер злой и темный.

Не правда ли твоим мечтам

Милее зарево и пламя,

Чем эти отблески реклам,

Рассеяные облаками.

Да. Ты отравлен навсегда:

Суровый и к печали жадный

Ты мир спокойный и нарядный

Не можешь видеть без стыда.

1925

Неаполь

Звучит canzona napoletana,

Мигнул маяк и вот исчез.

Любовь Изольды и Тристана

Не опечалит таких небес.

На улицах мощеных лавой

Прилежные ослы кричат,

По стенам вьется виноград,

И вам покажутся забавой

И над Везувием дымок

И тот в таверне уголок.

Толкнули стол, ножи схватили

Как будто в опере, — но вот

Убитого плащом накрыли

И Русинелла слезы льет.

Тяжелым кружевом балкона

Увито каждое окно,

В горбатых улицах темно.

Все удивительней канцона,

И море падает в ответ,

Нарядный берег ударяя.

Прозрачность эта голубая

И Капри острый силуэт

Сродни канцоне. Отчего ж —

Меня пронизывает дрожь?

Нет, ничему душа не рада —

Блистательные берега

И неба легкая дуга

Придавлены Вратами Ада.

Я слышу как огонь ревет:

Везувий слабо озаренный —

Конечно только дымоход

Той безысходной накаленной

И вечной смерти. Словно тушь

Ночь зачернит глухие зданья, И

будут явственны рыданья

Навеки осужденных душ.

1925

«Все ближе но мне могила…»

Все ближе но мне могила,

Все дальше начало пути.

Как часто душа просила

До срока с земли сойти.

Но бурно она влекома

По черным полям земным,

И вдруг я увидел Рим

И вздрогнул и понял: Roma!

Планета среди городов,

Спасительными лучами

Целил он меня ночами.

И тени его куполов,

И сумрак глубоких пробоин,

И стебли летучих колонн

Твердили: ты будешь спасен,

Ты будешь как мы спокоен».

Какой то прозрачный дым,

Которому нет названья,

Такие давал очертанья

Печальным мечтам моим,

Что мир неожиданно светел

Раскрылся душе моей,

И в мире тебя я встретил.

На дне твоих очей

Отныне моя свобода,

И к дальней и вечной стране

Не надо искать перехода,

Когда неземное во мне.

1926

Канцоны

I. «Итальянец, который слагал…»

Итальянец, который слагал

Эту музыку, эту канцону,—

Ты, должно быть, о смерти мечтал:

Я узнал по минорному тону

Черный вечер и мрачный канал.

Нет, канцоны значенье двойное,

Звук светлеет — в ликующем строе

Брезжат: гондола в лунном столбе

И сиянье, которое двое,

Как один, заключают в себе.

II. «Я так мечтал о перерыве…»

Я так мечтал о перерыве,

Но мчится время все скорей.

Лишь ты, любовь моя, ленивей

Летящих дней.

Волны не видно из-за льдины,

Плывущей медленно ребром.

Неясны вещи за стеклом

Ночной витрины:

И времени поспешный страх

Преображен в твоем сияньи,

Как пыль обоза в облаках

Кампаньи.

III. «О жизни увы! жестокой…»

О жизни увы! жестокой,

Как никогда в веках,

Я думал в ночи глубокой.

И ты в моих руках

Протяжно застонала,

Как будто в царстве сна,

Печальная весна,

Мой холод ты узнала.

IV. «Уже в корзины жестяные…»

Уже в корзины жестяные

Метельщик собирает сор.

Слабеют огоньки цветные

И неба ширится простор.

Сегодня в этом переходе

К сиянию — ночных теней

Есть что-то чувственное, вроде

Улыбки, милая, твоей!

Как будто в сумрака сожженье

Над очень бледной мостовой

Твоих очей изнеможенье

Вмешалось дивной синевой.

V. «На солнце сквозь опущенные веки…»

На солнце сквозь опущенные веки

Просвечивает розовая кровь.

К печали сердце приготовь,

Я полюбил тебя навеки.

И если мир исчезнет для меня,