Охотник за тронами - [124]

Василий, словно не было здесь только что брата, проговорил негромко и ровно:

— Царство мое завещаю я сыну, Ивану. А ты, — обратился великий князь к дьяку Меншику-Путятину, который записывал государев наказ, — все, что тебе скажу, пропиши достойно: «Мы, великий князь Владимирский и прочая, и прочая», а ежели что в титуле пропустишь, то, перебеляючи, попригожу вставишь.

Василий помолчал немного и медленно, чтобы дьяк поспевал записывать, продолжал:

— Приказываю вам, бояре, и своих сестричей: князя Дмитрия Федоровича Бельского с братнею и князя Михаила Львовича Глинского, занеже князь Михайла по жене моей родня мне. Они будут сына моего беречь и тела свои за него дадут на раздробление.

Государь повернулся на бок.

Шигона и князь Иван Кубенский — тотчас же подбежали к постели.

— Посадите меня.

Сидя в подушках, голосом грозным, как прежде, сказал, отчеканивая каждое слово:

— И чтоб все вы всегда держались сообща и государственные дела вершили вместе.

Затем, так же тихо, как и сначала, Василий Иванович продолжал:

— Младшему сыну, Юрию, оставляю я Углич. А брату моему Андрею Ивановичу в прибавку к тем вотчинам, что ныне за ним, даю я город Волоколамск.

Больной сполз с подушек, велел стереть ему пот с лица и совсем устало заключил:

— Идите с Богом все. Оставьте меня одного.

Через полмесяца больному стало совсем плохо. Его уложили в большой рыдван, а вместе с ним поехали недавно появившийся при царе лекарь Ян, дьяк Путятин и Шигона. Большой государев поезд двинулся к Москве. Глинский взял с собою в крытую повозку Булева и Теофила. Из-за того, что Николаю снова разломило поясницу и надобно было беречься застуды, князь и его посадил в карету.

Ехали в скорбном молчании. Если лекари изредка перебрасывались двумя-тремя фразами, то Михаил Львович словно онемел. Нагнув голову, закрыл глаза, но видно было — не дремал, а о чем-то неотступно думал. Молчал и Николай.

21 ноября остановились в виду Москвы на высокой горе, в сельце Воробьеве. Дали государю отлежаться в покое. Когда через двое суток, перед самыми сумерками, вынесли недужного к рыдвану, Булев тихо проговорил, обращаясь к Теофилу по-немецки:

— Сердце иссыхает, когда вижу все это. Я ведь Василия Ивановича еще отроком пестовал, в дом царский входил, как в свой, и не было у него от меня никаких тайн.

И тут Николай вспомнил: тайник в Мономаховом доме в Смоленске, доверительную беседу двух послов и каверзный тон барона Герберштейна: «Подождите, граф, я расскажу вам нечто прелюбопытное, о чем узнал из письма моего агента, вхожего в семью князя Василия и знающего все его тайны».

«Булев!» — ахнул Николай, стоявший рядом, и даже вздрогнул.

— Чего это ты? — спросил старый лекарь.

— Корчи, проклятые, опять в поясницу вступают, — соврал Волчонок и для убедительности скривился.

— Приедем в Москву — долечимся, — обнадежил его Булев.

В ту же ночь Василия Ивановича тайно ввезли в Москву, и он повелел, нимало не медля, на следующее же утро собрать боярскую думу.

3 декабря у постели умирающего собрались все думные чины — бояре, окольничьи, дьяки, дети боярские, а вместе с ними митрополит, князья и княжата! Для предсмертной присяги и прощания допускались и братья его, Юрий да Андрей.

Посовещавшись с Шигоной и дьяком Путятиным, Василий еле внятно попросил привести к нему Елену Васильевну и обоих сыновей.

Пошли за женой и детьми.

Стояла такая тишина, что даже в углах обширного покоя явственно слышалось сиплое и тяжкое дыхание великого князя.

Елена вошла, запрокинув голову, сцепив пальцы на горле. За нею боярыня Челяднина вела маленького Ивана. Забыв чин, Елена почти бегом пересекла покой и рухнула перед постелью мужа на колени. Утопив лицо в одеяле, шарила невидящим взглядом по постели, бормотала, рыдая, что-то несвязное. Глинский бережно обнял племянницу за плечи, поставил на ноги, сжав руку, зашептал на ухо. Елена перевела дух, подошла к изголовью мужа и, сдерживая плач, произнесла с горечью, разрывающей сердце:

— Государь мой, великий князь! На кого ты меня оставляешь, кому приказываешь наших детей?

Василий Иванович, собрав последние, уже давно покидающие его силы, не Елене — вдове своей, всем собравшимся ответил громко и ясно:

— Благословляю ныне сына своего Ивана государством и великим княжением, а другого сына, Юрия, — городом Угличем. Тебе, как и прежде то бывало и в духовных грамотах отцов наших и прародителей прописано, жалую по достоянию вдовий твой удел.

И, услышав страшные слова «вдовий твой удел»» Елена заплакала столь неутешно и безудержно, что даже недруги почувствовали в слезах ее муку и боль внезапно осиротевшей молодой женщины, ибо не только муж ее умирал сейчас, но и отец ее детей, и для нее самой по многим статьям тоже почти отец.

Не понимая отчего рыдает мать, заплакал и трехлетний Иван.

Умирающий сел, упираясь спиной в подушки, попросил усадить в изголовье старшего сына. Обняв ребенка и неловко утешая его, Василий Иванович сказал:

— Отче Даниил, подойди ко мне. И вы, братья, тоже подойдите.

Митрополит и князья Андрей и Юрий покорно приблизились.

— Целуйте крест Святому Отцу, — велел он братьям, — что будете тверды в своем слове и станете служить наследнику моему — великому князю Ивану Васильевичу — прямо и неподвижно.