Николка дремал, опустив поводья и уронив голову на грудь. Его чалый мерин плелся последним, вяло отмахиваясь хвостом от роившихся вокруг слепней и мух.
Был жаркий летний полдень. И от этого тело седока изнывало в сладкой истоме. В полусне казалось, что плывет он на плоту по тихой реке, а вода плавно покачивает плот и баюкает Николку, как младенца в зыбке.
Очнулся Николка из-за того, что чалый остановился. «Совсем ни к черту не годится», — подумал паренек, открывая глаза. Однако сразу же заметил, что остальные пятеро дозорных тоже остановили коней и молча вглядываются и вслушиваются, застыв в седлах.
Николка встал на седло и поглядел вперед, защитив глаза козырьком ладони. Увидев только блеклое степное разнотравье, вылинявшее от солнца бело-голубое небо, негромко окликнул ближнего казака:
— Иван, а Иван, чего мы встали?
Тот не откликнулся, будто не слышал, и от этого Николке стало не по себе. Тревога сдавила грудь, когда он заметил, как в траве то здесь, то там проскакивает мелкое степное зверье, будто пожар бежит за ними по пятам. Несметная стая ворон, метавшихся с пронзительными криками над степью, казалось, заполонила небо.
И тут над полуденным краем земли взошла черная туча пыли, над степью поплыл сначала еле слышный, а затем все более явственный гул — рев волов, ржанье коней, крики верблюдов и скрип телег, топочущих и катившихся по стонущим от тяжести шляхам.
— Орда! — крикнул есаул, и сотоварищи, опоясав коней нагайками, крутанулись так, что спеченная земля брызнула из-под копыт: казаки хорошо знали, что немного впереди Орды, рядом с ними, хоронясь по степным балкам, прячась в высокой траве, крадутся, всматриваясь, вслушиваясь, принюхиваясь, татарские наездники из передового — ертоульного — полка.
Кони распластались над землей. Они, как и люди, как и степное зверье, учуяли опасность и помчались от нее, спасая собственную жизнь.
Дозор рассыпался по степи, будто модница уронила с нитки шесть бусинок, и они покатились в разные стороны — каждая сама по себе. Николка скакал последним. Чалый тяжело водил боками, внутри у него хрипело и булькало, он то и дело сбивался с карьера и наконец пошел тяжелым галопом, все замедляя бег.
Седок бил коня по бокам босыми пятками, обхватив шею, шептал в ухо ласковые слова и кричал страшные ругательства, но ничто не могло уже прибавить ему резвости. И когда затих вдали топот бежавших впереди казацких коней, Николка явственно услышал шум настигавшей погони. Малец спрыгнул с коня и, петляя как заяц, побежал, пытаясь схорониться в траве. Страх перед преследователями заставил оглянуться. Николка увидел, как татарин, поймав чалого, поскакал в его сторону.
— Господи, пронеси, — шептал беглец, надеясь на чудо, и бежал, бежал, ничего уже не видя, не понимая и слыша лишь стук собственного сердца, пойманным птенцом бившегося возле самого горла.
Потом он услышал нарастающий топот копыт и, падая на землю, увидел над собой толстые косматые ноги бахмута[1], его большие оскаленные зубы и наездника, того самого, что заарканил чалого.
Татарин сидел, как будто он сам и его конь были одно целое. Николка увидел стертые подошвы старых юфтевых сапог, полосатые бумазейные шаровары и круглое желтое лицо — потное, грязное, со злыми желтыми глазами.
Всадник что-то крикнул и, склонившись, замахнулся на Николку плеткой, но удара не последовало. Соскочив на землю, татарин быстро спутал Николку длинным сыромятным ремнем. Для острастки пнул в бок и, привязав конец ремня к седельной луке, неспешно потрусил к своим. Николка бежал следом, судорожно глотая сухой горячий воздух.
Через несколько минут мимо них промчались десятка два конных татар.
Скакавший впереди всех татарин — в нарядном кафтане, в седле с серебряным чеканом — что-то прокричал. Николкин хозяин, отвечая ему, ткнул нагайкой в ту сторону, куда ускакал казацкий дозор.
Через час татары увидели далеко впереди густой черный столб дыма, круто поднимавшийся в небо.
Атаман ертоульного полка зло выругался и, огрев иноходца плетью, на скаку перепрыгнул на запасного коня. Десяток нукеров[2] помчался за ним. Доскакав до холма, на плоской невысокой макушке которого дымился сигнальный костер, нукеры побежали к вершине. Они топтали угли сапогами, разбрасывали горящие ветки концами сабель, но, когда загасили огонь, увидели далеко впереди новый столб дыма. Весть о том, что орда идет в набег на Литву, уже неслась по степи.
…Завидев поднимающиеся в небо дымы, тысячи безбородых скуластых всадников оставили медленно ползущие телеги и бросились вперед.
Они шли лавиной по сто всадников в ряд, и каждый вел слева и справа от себя по две сменных лошади. Широкой многоверстной дугой мчались вперед стремительные загоны. Казалось, что несметные стада кентавров несутся на север, перехватывая обезумевшие от страха толпы беженцев — пастухов, хлеборобов, ковалей, пасечников, плотников, гончаров с детишками, стариками, женами.
Стариков и старух рубили саблями — тут же, на виду у детей и внуков. Остальных, повязав сыромятными ремнями, заворачивали к Перекопу и гнали вместе с табунами коней и стадами скота на базары Бахчисарая и Кафы, чтобы выгодно продать всю эту двуногую и четвероногую живность торговцам чуть ли не из всех стран Азии и Северной Африки.