Охота на ведьм. Исторический опыт интолерантности - [12]

В середине XVI века ограничения и прямые запрещения народных гуляний, связанных с календарной обрядностью, сопровождавшихся танцами, весельем, ряженьем в маски зверей, вводятся уже повсеместно. Та же участь постигает праздники «дураков» и карнавалы. Не поощряются, а порою и караются любые развлечения, музыка, игры (Гуревич, 1987, с. 24, 30; Даркевич, 1988, с. 220–224).

Рыцарские возвышенные ценности, с присущими им элементами «донкихотства» и узаконенного безумия, сменяются предпринимательским духом; народные традиции подвергаются преследованиям: смеховая культура с карнавалами, священными пародиями и веселыми проповедями оказывается под запретом (Лотман, 1992, с. 79–82).

Под знаменами восстановления первоначального христианства и борьбы за непререкаемость основ веры создавалось новое общество.

«Старый мир, в котором смешивались воедино смех и религия, труд и праздник… – этот старый мир разрушался» (Р. Мешумбле – цит. по: Гуревич, 1987, с. 31).

Торжествуют фанатизм и духовная цензура. В новом мире царит атмосфера интолерантности ко всему, что не соответствует образу рационального и глубоко религиозного богобоязненного человека. Утверждается единообразие во всем.

Но неоднократно подчеркивалось в работах по семиотике, по антропологии, по истории, что внутреннее многообразие культуры, ее неоднородность и сосуществование в ней различных семиотических систем – не излишество и «роскошь», а жизненная необходимость и одна из универсальных закономерностей ее существования. Это та самая избыточность, за счет которой социокультурная система может меняться и развиваться, а значит, быть жизнеспособной.

Ю.М. Лотман писал, что способность саморазвития культуры как сверхсложной системы связана с тем, что в ее строго детерминированной организации должен присутствовать «механизм для выработки неопределенности» (Лотман, 1973, с. 90–93). Сфера непредсказуемости – сложный динамический резервуар в любых процессах развития. Благодаря этой сфере, культура становится более подготовленной к разного рода кризисам, когда эволюционное поступательное развитие невозможно. Тогда из «запасников» востребуются те наработки, изобретения, идеи, умения, навыки и стереотипы поведения – то есть то, что было на периферии еще вчера, а сегодня врывается в жизнь, реализуясь в порядке «культурного взрыва» и утверждаясь в качестве новой культурной нормы (Лотман, 1992, с. 17–34, 96–97, 128).

Сфера непредсказуемости с ее отказом от тривиальной нормы постоянно исследует границы дозволенного, порою штурмуя их и проверяя на прочность[4].

В этом ключе рассматривалась роль смеховой культуры не только Ю.М. Лотманом, но и Д.С. Лихачевым, а еще раньше М.М. Бахтиным. Смеховая культура предстает формой осмысления реальности, взглядом со стороны, позволяющим усомниться в правомерности господствующих идеалов и отношений. «Свобода в смехе» – это свобода оценки окружающего, а также свободное нетрадиционное обращение со знаковыми системами (Лихачев, Панченко, Понырко, 1984, с. 7). Спутанность знаковых систем в смеховом мире создает новые образы, новую реальность. Внутри смехового антимира пересматриваются ценности, опровергаются святыни, рефлексируется то, что в повседневности остается незамеченным.

Иероним Босх. Искушения св. Антония (конец XV века). Фрагмент

«Смех нарушает существующие в жизни связи и значения. …Показывает бессмысленность и нелепость… условностей человеческого поведения и жизни общества. Смех "оглупляет", "вскрывает", "разоблачает", "обнажает". Он как бы возвращает миру его изначальную хаотичность. Смех создает мир антикультуры. …Тем самым он готовит фундамент для новой культуры – более справедливой» (там же, с. 3).

Смеховой антимир оказывается источником самопознания культуры и общества, своеобразным «зеркалом», заглядывая в которое человек лучше понимает себя и свое время.

И вот подобная «мастерская духа», карнавально-праздничная, народно-языческая, дурашливо-богохульная, закрывается Реформацией и Контрреформацией. Но культура не может без мира антикультуры, без инверсий знаковых систем и моментов дестабилизации социальной структуры.

Если есть представления о порядке, о правильном и богоугодном, и это и есть «мир», то должен быть и «антимир», где все неправильно и перевернуто вверх дном. Причем, как отмечается Д.С. Лихачевым, антимир далеко не всегда является миром смеховым, картина, в нем нарисованная, может служить возвеличиванию христианских представлений (там же, с. 45).

Это-то в крайней степени и проявилось в антимире эпохи Реформации. Фанатизм, не терпящий усмешки, и стремление стереть с лика культуры все, не относящееся к христианству, породили антимир ереси, которым заправляют дьявол и демоны.

Образ идеального всегда подразумевает нечто, что является его антиподом. Вера Нового времени конструировала свои идеалы через антиидеалы. Последние становились своего рода «инструментом», при помощи которого рельефно и наглядно оттенялся божественный образ мира истинного христианина. Аргументация в споре об утверждении христианских идеалов выстраивалась как «доказательство от противного»: вот они каковы, дьявол и его приспешники, ужаснись им и отврати от них свое лицо.