Однажды в Почутове - [7]

И вот, сидят-рядят семьи Степана и этой городской, а Ольга под окнами сторожит. И только вышел Степан до ветру — она его на обратном пути и перестрела.

И увела!

Черт его знает, что в то время в голове Степановой делалось, но видно вспомнил он, что это девчушка… да уже девушка, ждала его верно четыре года, матери его опорой была… В общем, пожалел Степан Ольгу. Пошел с ней гулять у речки.

Признавался мне потом Степан по секрету: если у него с городской той сладость была как от меда липового — сладкая да приторная, то с Ольгой у него под вербой у пруда такая нежная боль приключилась, что сам он слезу обронил.

А тут крик на всю деревню: ищут Степана, замовины же идут, о свадьбе договариваются.

Оставил Степан Ольгу, побрел в свой дом — где его со сватами другая невеста ждала.

А Ольга час спустя всю одежду с себя как есть сняла, камыша нарвала, им стыд бабий прикрыла да и пришла в дом. Там и оторопели. А она с порога: «Не видать вам Степана! Мой он!»

Выгнали Ольгу. Свадьбу стали готовить. И тут оказывается, что у той, городской, живот расти стал. Ну, Степану жениться — как черемухе цвести: не отвертеться.

В то лето, как сейчас помню, косили мы в лугах заливных. Тяжко, скажу вам. На неделю уезжали из деревни. Там и ночевали. Ну, и бабы с нами — сено из болота выносить. И вот шалашик Степан сделал себе и другу, а тут Ольга явилась. Другу слово шепнула, в руки сунула чего-то — тот и пропал. И сама Ольга в шалаш к Степану залезла.

Сам Степан говорил: не любил он Ольгу. Но жалел. Вот от жалости и принял. Еще раз.

И понесла Ольга. Да так свой живот впереди себя носила, словно хоругвь на крестном ходу. Радовалась.

Ну… Расстроилась та городская свадьба, как узнали они, что Степан девке ребятенка сделал. Безо всякой свадьбы (так, посидели вечерком) пришла Ольга в дом Степана и стала жить.

Тут надо честно сказать: хозяйка она отменная. И мать Степанову, лежачую три года, доглядела так, как иные своих матерей не глядят.

Про Степана и говорить ничего не надо: он за Ольгой как за каменной стеной оказался. Идут ли гулять — она соколом у него под рукой. В том смысле соколом, что скажи кто слово против Степана — кинется, глаза выцарапает. Уж как глядела — пылинки сдувала. Степан всегда накормленный, ухоженный. На работу свою в бухгалтерию идет — все на нем выстиранное, выглаженное. В доме чистота да порядок, которых Почутово отродясь не видывало: в горнице в носках без обуви ходят, едят каждый из своей тарелки, как в ресторане. Однако пылинки сдувала, а самому спуску не давала: он при ней только, не дай Бог на какую иную глянет…

В общем, мало кто Степану не завидовал. Ну, честно сказать, и сам Степан, пусть себе и бесхарактерный, однако же руки имел мужские: порядок поддерживал, дом содержал в исправности, двор в чистоте. У него все записано было: когда корова покрывалась, когда свинья рыскала, чем одна отелилась и сколькими другая опоросилась.

Ровно жизнь Ольги и Степана текла. Пятерых детей вырастили, те разъехались, внучат нарожали. Почитай, каждое лето изба Степана и Степанихи полна ребятни.

А Степаниха Степана до этой поры ревнует: в баню его соберет, даже чекушку положит в сверточек, а вот после бани всего обнюхает: не слышно ли какого запаха чужого, женского. А ведь больше полвека вместе прожили…

— Так вот, мужики, — молвил Степан после третьей стопки, — разве моя Ольга такой жизни достойна? Я ж ей дать ничего не смог, как ни старался. Бухгалтером в сельпо отсидел — вот и все мои заслуги. Ну, голубил, как умел, да что я умею? С ее то любовью, как сейчас понимаю, с ее-то жертвой — разве же я достоин? В общем, Леший, ну-ка, тащи сюда свой телевизор. Если бы я не принял Ольгу, наверняка бы у ней жизнь счастливая была, наверняка бы встретила человека достойного!

Тут наш Леший задом-задом к болоту отступил:

— Погоди, Степан, у меня… эти, два фильтра частот не настроены… Вот недельку посижу, подберу количество витков — будет тебе вся жизнь твоей Степанихи в полном комплекте — все 999 вариантов как есть.

— Ну, давай там, поспеши, — кивнул скорбно головой Степан.

В общем, совсем невесело стало у нашей бани. Да и Степан откололся: не могу, говорит, себе позволить такого удовольствия, пока не узнаю все про Ольгу…

Через неделю собираемся в пятницу, как положено, у бани, без Степана уже, тут Леший приваливает, — скрюченный, хоть ты его в лукошко клади.

— Слышь, чучело лесное, чего тебя так пригнуло? — спрашивает Горыныч.

— С вами, людьми, намыкаешься, — отвечает Леший. — Хотел просветить, понимаешь, отсталость серую, так они непонятно что устроили…

— Ты поясни, а потом обвиняй, — убедительно попросил Семен. — А то я ведь сгоряча…

— Цыц всем! — отдал приказ Митрич, учуяв настоящую беду Лешего. — Сказывай, лесной дед, что случилось?

— Вот и случилось… — присел Леший на скамейку, козью ножку у Митрича взял, затянулся, выдохнул облако и стал сказывать: — Вот не знаю, кто про мой телевизор напутал, да только стали ко мне приходить молодухи, чтоб я им погадал! Не, вы это видели: Леший работает за гадалку! Это ж первый Леший-философ, можно сказать, во всей округе, а они из него бабку-гадалку сделали.