Однажды навсегда - [13]

Мрачноватый, даже враждебно насупленный взгляд ее немного просветлел, оживился. Она, похоже, успокоилась (шутка ли — стоять ночью перед незнакомой дверью!), но, шагнув через порог, неожиданно увидела в дверях гостиной дядю Васю.

— Здравствуйте… — тихо сказала она ему и, вмиг покраснев, в диком замешательстве посмотрела на меня.

И я, спеша успокоить ее, еще больше расплылся в улыбке, чуть не затылка, повернулся к дяде Васе, собираясь представить их друг другу, но гений-старик будто понял, что я еще не знал ее имени, и разом снял все проблемы:

— Здравствуйте, милая, здравствуйте. Это вы меня испугались? Не надо, я как раз ухожу, пора, и так задержался… на этом свете… — И, опустив глаза, заторопился, проходя между нами в дверь. Уже за порогом, как бы желая исправить свою неловкую шутку, он оглянулся и улыбнулся — с той же отрешенной грустью в глазах. — До свидания, дети.

— Спокойной ночи, дядя Вася!.. — Я благодарно кивнул ему и, едва дождавшись, когда он скроется из поля зрения, мягко, боясь поспешностью обидеть старика, прикрыл за ним дверь — предательский замок все же щелкнул.

Что же с ним было такое? Загадка.

Мельком я, правда, подумал, что, возможно, он уже не первый день подспудно переживает мучительный период осознания каких-то своих потерь, ошибок, неудач и в эту ночь проговорился впервые, а я где-то читал, что человек на этой почве даже заболевает психически — может, и у него подобное?

Но смутная догадка без всплеска потонула и растворилась в нашем тихом омуте (где черти водятся), со дна которого уже, казалось, пробивались родники начавшегося, быть может, наиважнейшего события соей жизни…

— Ну?.. — с трудом выправляя смущенно перекошенную улыбку, он вдруг почувствовал себя астронавтом перед выходом в открытый космос. — Снимайте, что ли, ваш чехол?..

Она медленно, словно еще колеблясь, начала расстегивать кнопки на куртке и тоже смущенно и удивленно повела глазами на дверь:

— А кто это был?

— Дядя Вася? Сосед.

— А я подумала — дядя.

— Нет, никакого родства. Просто сосед, бывший учитель, историк.

— И вы так запросто с ним — «дядя Вася»?

— А что?

— Учитель все-таки.

— Да нет, он не мой учитель. Я еще маленький был, когда он вышел на пенсию. И вообще он не из нашей школы — не из той, где я учился. Не знаю, всегда, сколько помню, зову его дядей Васей. По-моему, нормально, по-соседски. Не звучит?

— Звучит. Только точнее было бы — дедушка.

— Точно, дед Вася, дедуля, дедок. Но, наверно, когда меня с ним знакомили, он считал себя еще дядей…

От звуков собственного голоса, казалось, обмирало сердце, а в паузах от тишины в ушах звенело, и все же, забирая у гостьи ее куртку, он успел отметить краем глаза, в чем она осталась: пестрый свитерок-размахайка, свободно висящий на маленьких округлых плечиках и острых грудках, джинса, последний писк, ну и в ушах, само собой, какие-то забавные висюльки, — короче, все понты при ней.

— Проходите, — сказал он, указав на распахнутую дверь в гостиную.

Она хитро склонила голову и опять повела глазами:

— А там — никого?

— Никого, — засмеялся. — Дядя Вася случайно забрел на огонек.

— Ну спасибо… — И осторожно, словно еще не очень ему доверяя, пошла впереди, мельком, как все новые гости и гостьи, оглядывая непривычную обстановку.

— Располагайтесь… — Он опять невольно отметил про себя волнующую грацию ее походки, жестов и манер и, чтобы хоть чем-то занять свои руки, взялся перекладывать с места на место все подряд, будто бы наводя какой-то порядок. — Тут у меня черт ногу сломит — не обращайте внимания, ладно?

Гостья пожала слегка плечами, спокойно осмотрелась, выбирая себе место, и непринужденно-грациозно присела на диван, в то время как хозяин дома, потихоньку наблюдая за пришелицей, все больше и больше обалдевал от восхищения и робости.

Ему вдруг открылось — еще в прихожей, а потом и при ярком свете люстры в гостиной, — что она поразительно, то есть сверх всякого ожидания, хороша собой, причем во всем, со всех сторон, во всех возможных проявлениях.

Наверно, при такой счастливой внешности легко входить в любое общество, но было удивительно, что сама она, казалось, меньше всего об этом помнила, во всяком случае, не пыталась произвести впечатление, словно что-то другое, глубинное, занимало ее и отвлекало от внешнего в себе.

Поэтесса! — вдруг предположил он с тихим ужасом.

Вот почему она и пришла-то так запросто, в поисках слова, поэтически-безрассудно, отлично сознавая, впрочем, тайную свою неуязвимость.

До чего ж ей, наверное, были смешны его нелепые поползновения говорить с ней на равных и даже свысока — тогда, на скамейке, когда он не сумел разглядеть ее в неверном свете фонаря и возомнил себя рядом с ней по меньшей мере Аполлоном Бельведерским с улыбкой Смоктуновского, — вот идиот!

Ну и как же теперь вести себя с ней? Что делать? О чем говорить?

— Странный он, да?.. — сказала она и, на мгновение встретившись с ним глазами, опять как будто покраснела.

— Дядя Вася? — Не сразу понял, о ком она. — Почему?

— Ну… отрешенный как будто.

— Не знаю… Что-то захандрил он сегодня — никогда его таким не видел… Душевный старик вообще-то. Одинокий, жалко. Недавно жену похоронил, старушку, тоже бывшую училку. А детей у них, кажется, не было, не знаю… — И, осторожно обрывая этот, в сущности, дежурный разговор, напомнил: — Как насчет кофе? Будем?