Одиссея последнего романтика - [11]

Мне было тяжко… Никогда

Лучу дневному не был рад

Я так от сердца, как тогда;

Вставало солнце, и в окно

Блеснуло, юное всегда,

Всегда прекрасное равно,

И озарило бедный прах,

Мечтавший так же, как оно,

Лучами вечными сиять,

И на измученных чертах

Еще не стертую печать,

Недавней мысли грустный след,

Всему насмешливый привет.

Февраль 1846

Встреча >{23}

Посвящается А. Фету

Рассказ в стихах

1

Опять Москва, — опять былая

Мелькает жизнь передо мной,

Однообразная, пустая,

Но даже в пустоте самой

Хандры глубоко безотрадной

В себе таящая залог,—

Хандры, которой русский бог^{24}

Души, до жизни слишком жадной,

Порывы дерзкие сковал,—

Зачем? Он лучше, верно, знал,

Предвидя гордую замашку

Жить чересчур уж нараспашку,

Перехвативши на лету

И пережив почти задаром,

Что братья старшие в поту

Чела, с терпением и жаром

Века трудились добывать,

. . . . . . . . . . . .

2

Одни верхушки, как известно,

Достались нам от стран чужих.

И что же делать? Стало тесно

Нам в гранях, ими отлитых.

Мы переходим эти грани,

Но не уставши, как они:

От их борьбы, от их страданий

Мы взяли следствия одни.

И русский ум понять не может,

Что их и мучит, и тревожит,

Чего им рушить слишком жаль…

Ему, стоящему на гранях,

С желаньем жизни, с мощью в дланях,

Ясней неведомая даль,

И видит он орлиным оком

В своем грядущем недалеком

Мету совсем иной борьбы —

Иракла новые столбы^{25}.

3

Теперь же — зритель равнодушный

Паденья старых пирамид —

С зевотой праздною и скучной

На мир спросонья он глядит,

Как сидень Муромец, от скуки

Лежит да ждет, сложивши руки…

Зачем лежит? чего он ждет?

То знает бог… Он воззовет

К работе спящий дух народа,

Когда урочный час придет!

Недаром царственного рода

Скалы недвижней в нем оплот…

Недаром бдят неспящим оком

Над ним преемники Петра! —

Придет та славная пора,

Когда в их подвиге высоком

Заветы господа поймет

Избранный господом народ!

4

И пусть покамест он зевает,

В затылке роется подчас,

Хандрит, лениво протирает

Спросонья пару мутных глаз.

Так много сил под ленью праздной

Затаено, как клад, лежит,

И в той хандре однообразной

Залог грядущего сокрыт,

И в песни грустно-полусонной,

Ленивой, вялой, монотонной

Порыв размашисто-живой

Сверкает молнией порой.

То жажда лесу, вольной воли,

Размеров новых бытия —

Та песнь, о родина моя,

Предчувствие великой доли!..

Проснешься ты, — твой час пробьет,

Избранный господом народ!

5

С тебя спадут оковы лени,

Сонливость праздной пустоты;

Вождем племен и поколений

К высокой цели встанешь ты.

И просияет светом око,

Зане, кто зрак раба приял,

Тебя над царствами высоко,

О Русь, поставить предызбрал.

И воспарит орел державный,

. . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . .

6

Но в срок великого призванья,

Всё так же степь свою любя,

Ты помянешь, народ избранья,

Хандру, вскормившую тебя,

Как нянька старая, бывало…

Ты скажешь: «Добрая хандра

За мною по пятам бежала,

Гнала, бывало, со двора

В цыганский табор, в степь родную^{26}

Иль в европейский Вавилон^{27},

Размыкать грусть-кручину злую,

Рассеять неотвязный сон».

Тогда тебе хандры старинной,

Быть может, будет даже жаль —

Так степняка берет печаль

По стороне своей пустынной;

Так первый я — люблю хандру

И, вероятно, с ней умру.

7

Люблю хандру, люблю Москву я,

Хотел бы снова целый день

Лежать с сигарою, тоскуя,

Браня родную нашу лень;

Или, без дела и без цели,

Пуститься рыскать по домам,

Где все мне страшно надоели,

Где надоел я страшно сам

И где, приличную осанку

Принявши, с повестью в устах

О политических делах,

Всегда прочтенных наизнанку,

Меня встречали… или вкось

И вкривь — о вечном Nichts и Alles[28]

Решали споры^{28}. Так велось

В Москве, бывало, — но остались

В ней, вероятно, скука та ж,

Вопросы те же, та же блажь,

8

Опять проходят предо мною

Теней китайских длинный ряд,

И снова брошен я хандрою

На театральный маскарад.

Театр кончается: лакеи,

Толчками все разбужены,

Ленивы, вялы и сонны,

Ругая барские затеи,

Тихонько в двери лож глядят

И карт засаленных колоды

В ливреи прячут… Переходы

И лестницы уже кипят

Толпой, бегущею заране

Ко входу выбраться, — она

Уж насладилася сполна

И только щупает в кармане,

Еще ль фуляр^{29} покамест цел

Или сосед его поддел?

9

А между тем на сцене шумно

Роберта-Дьявола^{30} гремит

Трио последнее: кипит

Страданием, тоской безумной,

Борьбою страшной… Вот и он^{31},

Проклятьем неба поражен

И величав, как образ медный,

Стоит недвижимый и бледный,

И, словно вопль, несется звук:

Gieb mir mein Kind, mein Kind zurück![29]

И я… как прежде, я внимаю

С невольной дрожью звукам тем

И, снова полон, болен, нем,

Рукою трепетной сжимаю

Другого руку… И готов

Опять лететь в твои объятья —

Ты, с кем мы долго были братья,

Певец хандры, певец снегов!..^{32}

10

О, где бы ни был ты и что бы

С тобою ни было, но нам,

Я верю твердо, пополам

Пришлось на часть душевной злобы.

Разубеждения в себе,

Вражды ко псам святого храма,

И, знаю, веришь ты борьбе

И добродетели Бертрама^{33},

Как в годы прежние…^{34} И пусть

Нас разделили эти годы,

Но в час, когда больная грусть

Про светлые мечты свободы

Напомнит нам, я знаю, вновь

Тогда является пред нами

Былая, общая любовь^{35}

С ее прозрачными чертами,

С сияньем девственным чела,