Одиссея последнего романтика - [9]

Змее-улыбке смысл тех слов

Казался взят из букваря.

Так было прежде, и таков

Он был до смерти; вечно тверд,

Он умер зол, насмешлив, горд.

7

Он долго тяжело дышал

И бледный лоб рукой сжимал,

Как бы борясь в последний раз

С земными муками; потом,

Оборотясь ко мне лицом,

Сказал мне тихо: «Смертный час

Уж близок… правда или нет,

Но в миг последний, говорят,

Нас озаряет правды свет

И тайна жизни нам ясна

Становится — увы! навряд!

Но — может быть! Пока темна

Мне жизнь, как прежде». И опять

Он стал прерывисто дышать,

И ослабевшей головой

Склонился… Несколько минут

Молчал и, вновь борясь с мечтой,

Он по челу провел рукой.

«Вот наконец они заснут —

Изочтены им были дни —

Они заснут… но навсегда ль?» —

Сказал он тихо. — «Кто они?» —

С недоуменьем я спросил.

«Кто? — отвечал он. — Силы! Жаль

Погибших даром мощных сил.

Но точно ль даром? Неужель

Одна лишь видимая цель

Назначена для этих сил?

О нет! я слишком много жил,

Чтоб даром жить. Отец любви,

Огня-зиждителя струю,

Струю священную твою

Я чувствовал в своей крови,

Страдал я, мыслил и любил —

Довольно… я недаром жил».

Замолк он вновь; но для того,

Чтоб в памяти полней собрать

Пути земного своего

Воспоминанья, он отдать

Хотел отчет себе во всем,

Что в жизни он успел прожить,

И, приподнявшися потом,

Стал тихо, твердо говорить.

Я слушал… В памяти моей

Доселе исповедь жива;

Мне часто в тишине ночей

Звучат, как медь, его слова.

8

«Еще от детства, — начал он,—

Судьбою был я обречен

Страдать безвыходной тоской,

Тоской по участи иной,

И с верой пламенною звать

С небес на землю благодать.

И рано с мыслью свыкся я,

Что мы другого бытия

Глубоко падшие сыны.

Я замечал, что наши сны

Полней, свободней и светлей

Явлений бедных жизни сей;

Что нечто сдавленное в нас

Наружу просится подчас

И рвется жадно на простор;

Что звезд небесных вечный хор

К себе нас родственно зовет;

Что в нас окованное ждет

Минуты цепи разорвать,

Чтоб целый новый мир создать,

И что, пока еще оно

В темнице тела пленено,

Оно мечтой одной живет;

И, чуть лишь враг его заснет,

В самом себе начнет творить

Миры, в которых было б жить

Ему не тесно… То мечта

Была пустая или нет,

Мне скоро вечность даст ответ.

Но, правда то или мечта,

Причина грез моих проста:

Я слишком гордым создан был,

Я слишком высоко ценил

В себе частицу божества,

Ее священные права,

Ее свободу; а она

Давно, от века попрана,

И человек, с тех пор как он,

Змеей лукавой увлечен^{20},

Добро и зло равно познал,

От знанья счастье потерял.

9

Я сам так долго был готов

Той гордости иных основ

Искать в себе и над толпой

Стоять высоко головой,

И думал гения залог

Носить в груди, и долго мог

Себя той мыслью утешать,

Что на челе моем печать

Призванья нового лежит,

Что, рано ль, поздно ль, предлежит

Мне в жизни много совершить

И что тогда-то, может быть,

Вполне оправдан буду я;

Потом, когда душа моя

Устала откровений ждать,

Призванья нового, мечтать

И грезить стал я как дитя

О лучшей участи, хотя

Не о звездах, не о мирах,

Но о таких же чудесах:

О том, что по природе я

К иным размерам бытия

Земного предназначен был,

Что гордо голову носил

Недаром я и что придет

Пора, быть может, мне пошлет

Судьба богатство или власть.

Увы, увы! так страшно пасть

Давно изволил род людской,

Что не гордится он прямой

Единой честию своей,

Что он забыл совсем о ней,

И что потеряно навек

Святое слово — человек.

10

Да — этой гордостью одной

Страдал я… Слабый и больной,

Ее я свято сохранил,

И головы не преклонил

Ни перед чем: печален, пуст

Мой бедный путь, но ложью уст

Я никогда не осквернил,

Еговы имени не стер

Я чуждым именем с чела;

И пусть на мне лежит укор,

Что жизнь моя пуста была.

Я сохранил, как иудей,

Законы родины моей,

Я не служил богам иным,

Хотя б с намереньем благим,

Я жизни тяжесть долго нес,

Я пролил много жгучих слез,

Теряя то, чем мог владеть,

Когда б хотел преодолеть

Вражду к кумирам или лгать

Себе и людям; но страдать

Я предпочел, я верен был

Священной правде, и купил

Страданьем право проклинать…

Не рок, конечно, нет, ему

Я был покорен одному

И, зная твердо наперед,

Что там иль сям, наверно, ждет

Потеря новая, на зов

Идти смиренно был готов.

11

Я был один, один всегда,

Тогда ль, как в детские года

Подушку жарко обнимал

И ночи целые рыдал;

Тогда ль, как юношей потом,

Глухой и чуждый ко всему,

Что ни творилося кругом,

Стремился жадно к одному

И часто всем хотел сказать:

«О Марфа, Марфа! есть одно,

Что на потребу нам дано…

Пора благую часть избрать!^{21}»

Тогда ль, когда, больной и злой,

Как дикий волк, в толпе людской

Был отвергаем и гоним,

И эгоистом прозван злым,

И сам вражды исполнен был,

Вражды ко псам, вражды жида,

Зане я искренно любил;

Я был один, один всегда.

Увы! кто прав, кто виноват?

Другие, я ли? Но, как брат,

Других любил я, и прости

Мне гордость, боже, но вести

К свободе славы божьих чад

Хотел я многих… Сердце грусть

Стесняет мне при мысли той;

Любил я многих, молодой,

Святой любовью, да — и пусть

Я был непризнанный пророк,

Но не на мне падет упрек,

Когда досель никто из них

Нейдет дорогой божьих чад;

И пусть из уст безумцев злых

Вослед проклятья мне гремят

И обвиненья за разврат;

Я жил недаром!»

12

Смолкнул он

И вновь склонился, утомлен,

Отягощенной головой.

Молчал я… Грустно предо мной

Годов минувших длинный ряд,

Прожитых вместе, проходил,

И понял я, за что любил