Одиссея 1860 года - [6]

В конце концов он не хуже всякого другого. Я навел справки о такой возможности еще на Спросе, и мне ответили, что сделать это крайне просто, достаточно оплатить соответствующую пошлину, которая составляет десять процентов от стоимости покупки.

«Монте-Кристо» обошелся мне в семнадцать тысяч франков; десять процентов от семнадцати тысяч франков составляют тысячу семьсот франков, итого восемнадцать тысяч семьсот франков; к тому же надо учесть три или четыре тысячи накладных расходов, всего, таким образом, наберется двадцать две или двадцать три тысячи франков, ну, возможно, двадцать четыре, если тщательно все подсчитать; однако эта сумма все равно была еще очень далека от сорока пяти тысяч франков, которые запросил с меня Мазелин, судостроитель из Гавра.

И, что бы ни говорили мои друзья, в итоге окажется, что я провернул превосходную торговую сделку, если только мне удастся отделаться от греческих консулов; так что, в конечном счете, я был весьма доволен тем, что последовал совету Абу, которого никто не обвинял в предвзятом отношении к грекам.

И потому, когда пробило два часа, я вскочил в наемный экипаж и крикнул кучеру:

— В Военно-морское министерство!

Только не думайте, что я направился прямо к министру. Черт побери, я не в таких хороших отношениях с нашим правительством, как это было в добрые старые времена, при моем дорогом Вернинаке де Сен-Море или славном адмирале Жакобе; после знаменитых прений в Палате депутатов по поводу корвета «Быстрый» я не в ладах со всеми военно-морскими министрами, как уже родившимися, так и теми, кому еще только предстоит появиться на свет.

Нет, с просьбой об одолжении я намеревался обратиться к моему другу аббату Кокро, тому самому, кто вместе с принцем Жуанвилем привез с острова Святой Елены прах Наполеона, — и у кого я прошу прощения за то, что невольно бросил на него тень, назвав его своим другом. Не знаю, как вместить в такую достаточно корявую фразу, что аббат Кокро не только один из самых обязательных, но и самых остроумных и образованных людей, какие мне известны, но я хотел сказать это мимоходом и, так или иначе, сказал.

Вы спросите, каким образом я познакомился с аббатом Кокро? Сейчас расскажу.

Однажды я обедал у принцессы Матильды, которую восхвалил бы вам, не будь она принцессой, как вдруг разговор зашел об истинных и ложных евангелиях.

Из этого воспоследовал спор о Никейском соборе.

Моим противником в завязавшемся споре стал священник, с которым прежде я не был знаком.

Он, со своей стороны, был знаком со мной нисколько не больше.

Поскольку поднятый вопрос оказался довольно трудным, было решено, что, выйдя из-за стола, сотрапезники обратятся за справкой к словарю Буйе.

Выйдя из-за стола, сотрапезники обратились за справкой к словарю Буйе, у которого достало любезности подтвердить мою правоту.

Для поэта взять в богословском споре верх над аббатом было крупной победой.

И потому принцесса Матильда принялась в свое удовольствие подсмеиваться над аббатом Кокро: как же это он, священник, в споре о церковном соборе потерпел поражение от безбожника!

В ответ аббат попытался сделать предметом шуток меня.

— Безбожник? — переспросил он. — Не верьте этому, принцесса. Напротив, господин Дюма — христианин, и даже очень добрый христианин.

— Ах, аббат, — промолвила принцесса, — позвольте мне не поверить вам на слово.

— Если ваше высочество не верит мне на слово, я предъявлю доказательство.

— И что же это будет за доказательство?

— Письмо самого господина Дюма, которое я храню в качестве автографа.

— Мое письмо? — в свой черед поинтересовался я. — Но я не припомню, что имел честь писать вам, господин аббат, а ведь у меня хорошая память.

— Письмо, и в самом деле, адресовано не мне, — ответил аббат, — а монсеньору епископу Эврё, с которым я был очень связан в то время.

— Монсеньору Оливье? Да, — со вздохом произнес я, — это был один из моих хороших друзей, питавший ко мне большую любовь.

Вы спросите, чем вызван этот вздох.

Дело в том, что в последний раз я виделся с монсеньором Оливье в Дрё, на похоронах герцога Орлеанского. Он долго не выпускал меня из своих объятий, прижимая к груди. Если бы я мог утешиться, меня успокоили бы его ласковые слова.

Однако обрести утешение было невозможно, ведь из жизни ушел тот, о ком я не мог говорить, не ощущая, что на глаза мои наворачиваются слезы.

Никто не заметил облачка грусти, промелькнувшего у меня на лице.

— И что говорилось в этом письме, аббат? — спросила принцесса.

— В нем содержалась обращенная к епископу Эврё просьба отслужить в назначенный день и час мессу о здравии человека, который был другом господина Дюма и которому в тот день и в тот час предстояло подвергнуться великой опасности.

— Это правда? — спросила меня принцесса.

— Такая же правда, как истинные евангелия, о которых мы только что говорили с вашим высочеством.

— И месса была отслужена?

— Самым неукоснительным образом.

— А тот, кто подвергался великой опасности, избежал ее?

— Да, принцесса, слава Богу!

— А какой опасности подвергался этот человек?

— Он сражался на дуэли в городе Хейльбронн, что на Неккаре.

— Как?! — воскликнула принцесса. — Так это о здравии моего брата вы заказали мессу, Дюма?