Один день в Древних Афинах. 24 часа из жизни людей, живших там - [10]

Исполнив свой долг перед богиней, бывшие аррефоры порой принимают участие в других священнодействиях. Некоторые участвуют в торжественных процессиях в честь Афины в качестве канефор — носительниц корзин, символизирующих дары богини афинскому народу. Так или иначе, невозможно представить себе жизнь в Афинах без аррефор, и, когда одна из них внезапно и тяжело заболевает, это не сулит городу ничего хорошего. Неудивительно, что стражи сразу же поспешили разбудить Фека.

— Оставьте нас ненадолго, — приказывает врач, оказавшись на пороге небольшой спальни. Вокруг кровати стоит столько взволнованных людей, что ему едва удается разглядеть свою маленькую пациентку.

Фек дожидается, пока все посторонние покинут комнату. Наконец он заходит внутрь и бережно усаживает так и не пришедшую в себя девочку на кровати. Кожа у нее теплая, на лице — бледный румянец. Она все еще тяжело дышит. Внезапно пациентку начинает обильно тошнить. Фек сразу же переворачивает девочку на живот, укладывает ее себе на колени и начинает похлопывать по спине, помогая ей очистить дыхательные пути. Затем он бросает взгляд на свою запачканную рвотой тунику. Неожиданно его лицо озаряет догадка. Фек уже и не помнит, когда ему удавалось так быстро поставить диагноз.

Спустя несколько минут Фек выходит к людям, столпившимся у входа в комнату. В одной руке у него скомканная туника — никакой другой одежды на нем нет. Впрочем, это совершенно не смущает врача: афинские мужчины нередко появляются на людях обнаженными. Размахивая своей туникой, он объявляет:

— Девочке ничего не угрожает. День-два — и она будет совершенно здорова. До тех пор пусть пьет воду и соблюдает постельный режим. Можно немного каши, когда к ней вернется аппетит. Жрица очистилась, кризис миновал.

Мать девочки облегченно вздыхает, а потом робко спрашивает:

— Очистилась? Так это был злой дух?

Несколько секунд Фек молчит, а затем кивает.

— Именно такой ответ я дам жрецам. Нам предстоит серьезный разговор…

Про себя Фек отмечает, что для жрицы этот разговор ничем хорошим не обернется. У нее впереди несколько неприятных дней очищения.

Врач делает знак начальнику стражи храма.

— Можно тебя на пару слов?

Фек и начальник стражи останавливаются в тени портика Эрехтейона. Слева — громада Парфенона, а прямо за ними — алтарь Афины.

— Будет лучше, если в городе не узнают о болезни жрицы, — негромко говорит Фек. — И вам стоит поговорить со своими людьми…

— Разумеется, — отвечает командующий. — Советуете обыскать весь Акрополь на случай, если колдун все еще здесь?

— Колдун?

— Ну, который вселил в девочку злого духа.

— Нет, — говорит врач, — советую выяснить, каким образом к ней попало вот это.

Фек протягивает начальнику стражи кожаную флягу для вина, наподобие тех, которыми пользуются солдаты.

Десятый час ночи (03:00–04:00) Флотоводец отправляется в плавание

Из морского тумана выскальзывает изящное судно, за ним — другое, а затем — третье. Спустя какое-то время появляются еще три; от первых их отделяет расстояние приблизительно в сто шагов. Это отряд из шести триер, под покровом темноты покидающий Фалерскую бухту и движущийся на восток.

Эти корабли тяжело нагружены и оснащены как парусами, так и веслами. Им предстоит не рутинное патрулирование окрестностей, а долгая экспедиция во Фракию и к шахтам Фасоса.

Командир отряда триер всматривается в предрассветный туман, наблюдая за разбивающимися о скалы белыми барашками волн. В темноте он старается держаться на расстоянии от берега и в то же время не выходить далеко в Саронический залив, чтобы не упустить из виду мыс Зостер. Увидев его, командир сможет вовремя повернуть направо, обогнет опасный островок Фавра и не сядет на мель. Военные суда редко выходят из порта до рассвета, и на то есть серьезные причины, заметное место среди которых занимают обломки кораблей, украшающие скалы между мысом Зостер и Фаврой.

Сжимая влажный канат у кат-балки и пытаясь разглядеть что-то в темноте, командир отряда тихо проклинает туман. По его подсчетам, до рассвета осталось примерно два с половиной часа, а до первых лучей — чуть больше часа. В это время они уже должны будут огибать скалистый мыс Сунион, где на фоне бескрайнего неба возвышается величественный храм Посейдона.

Командир бросает взгляд на палубу своего корабля. Впрочем, едва ли это можно назвать палубой: только на носу и на корме есть небольшие платформы. Большая часть корпуса триеры находится под открытым небом. Через все это открытое пространство протянут канат толщиной почти с человеческое предплечье. Это гипозомы, и они, как и положено, негромко гудят от напряжения. Соединяя корму и нос, гипозомы крепко прижимают доски корпуса друг к другу. Без гипозом корабль просто сложился бы домиком, ведь середина триеры гораздо легче держится на плаву, чем узкие нос и корма.

По обе стороны от гипозом сидят гребцы, работающие молча и синхронно. Те, кто сидит практически на уровне ватерлинии, именуются таламитами; их весла обтянуты кожей, чтобы брызги волн не проникли в корпус судна. Выше таламитов располагаются зигиты. Представьте, что гребецзигит сидит на коленях у гребца-таламита, а затем представьте, что этого зигита как есть в сидячем положении переместили вверх и вперед примерно на метр. Теперь вы представляете себе, как два нижних ряда гребцов расположены относительно друг друга, и понимаете, почему зигиты ни в коем случае не должны есть бобы. Гребцов верхнего ряда называют транитами; каждый из них сидит между зигитом и таламитом, но при этом выше обоих.