Очерки теории идеологий - [48]
Идея, что множество индивидов могут быть объединены переживанием своего неудовлетворительного положения, не нова. Проблема в том, чтобы понять, как это происходит. Однако слишком «азартное» увлечение данной исследовательской тенденцией может привести к тому, что популизм будет отождествлен с политикой как таковой. Последний состоит во «введении в институциональный политический порядок аутсайдера как исторического агента», тем самым политика объединяет в себе как существующее положение дел, так и возможные альтернативы самой себе [Laclau, 2005b, p. 47]. Другими словами, популистский дискурс становится неизбежным продуктом логики антагонизма и конфликта, без которой политика как реальность подменяется процессом административного управления.
Подобное отождествление политики и популизма, конечно, признается не всеми. В политической теории многие авторы часто склонны отождествлять понятие «популизм» со всем, что имеет отношение не столько к политике, сколько к народу как коллективному субъекту политики[42]. Ибо если отождествлять популистский дискурс с политикой как таковой, а не с народом как таковым, то популизм обесценивается как инструмент политического анализа [Stavrakakis, 2004, р. 263]. Несогласие с такой «концептуальной инфляцией» [Arditi, 2004, р. 140] дополняется сомнением по поводу применимости структуралистской онтологии к толкованию популизма. Логика структурализма конструирует популистский дискурс как аккумуляцию разнородных невыполнимых требований. Однако данные требования могут быть слишком разнородными по содержанию, чтобы охватываться единым понятием, характеризующим общее явление.
Кроме того, единый популистский дискурс как «материализация» языковых конструкций противостоит качественно отличающемуся явлению: если преобладает логика разнообразия, то она есть результат конкретной политики властных инстанций; появление же популярной личности, эксплуатирующей популистский дискурс, оказывается всего лишь результатом логики однообразия как таковой. Получается, что политика противостоит логике: если люди недовольны общественным транспортом, то, согласно структуралистской трактовке позитивизма, они будут проявлять солидарность со своими соседями, недовольными дефицитом безопасности, проблемами образования, качеством воды и т. д., просто по факту недовольства, хотя их позитивные требования могут оказаться не только различными, но и несовместимыми [Laclau, 2005b, р. 37].
Предположение, что массовая солидарность свойственна людям, обменивающимся своим опытом релятивной депривации, порождает вопрос, всегда ли различные виды недовольства приводят к формированию общей солидарности. Иными словами, имеет ли место пассивное недовольство своим положением, которое неспособно к стимулированию массовой солидарности на основе появления популистских конструкций, т. е., не ведут ли различные групповые недовольства всего лишь к проявлению взаимных групповых обвинений, но не к единому популистскому дискурсу? В любом случае можно предположить: констатировать, что между различными группами возникнет какой-то тип солидарности только в силу их отчуждения от власти, – значит, испытывать чрезмерный оптимизм в отношении популистской идентификации.
Вполне можно согласиться с тем, что разнообразные формы недовольства создают благоприятные условия для появления популизма, но все же следует признать, что популистская логика развития индивидуальных требований зависит не столько от того, приняты эти требования или отвергнуты, а от того, как интерпретируется такое принятие или отказ. В связи с этим формальной структуралистской логике популизма можно противопоставить понятие популизма как идеологии, которая формируется политическими посредниками для мобилизации народа.
Популизм не обладает характеристиками тотальной всеобъемлющей идеологии, но его неспособность к концептуальной целостности не исключает возможности интерпретировать популизм как особую идеологию, которая, будучи слабой, ограниченной и ущербной в своем концептуальном ядре, открыта к «браку по расчету» с другими более цельными идеологиями.
Если принять, что концептуальное ядро той или иной идеологии не является вместилищем некоторой метафизической инициации, но представляет собой продукт эмпирического воплощения опыта различных политических акторов, то создание базовых идейных установок идеологии требует непосредственной фиксации того, что сторонники данной идеологии думают и говорят. Это предполагает, что порождаемые идеологией принципы логически обоснованны, культурно укоренены и, следовательно, способны к практическому осуществлению.
Для популизма это характерно в гораздо большей мере, чем для «универсальных» идеологий. Если последние фиксируют себя в форме философско-политических конструкций, адаптируемых различными политическими партиями, движениями и лидерами, популизм не может позволить себе четкой нормативной структуры общих целей и средств их достижения. Мы вряд ли сможем обнаружить канонические популистские тексты или «священные» для него исторические события. Если и могут быть какие-то «святыни» популизма, то они всегда имеют локальный, а не универсальный характер. Общественные группы, к которым апеллирует популизм, имеют чрезвычайно разнообразный характер и, как правило, не фиксируются как носители определенного общего интереса даже в рамках одной страны.
Выступление на круглом столе "Российское общество в контексте глобальных изменений", МЭМО, 17, 29 апреля 1998 год.
Когда Геббельс создавал свое «Министерство пропаганды», никто еще не мог предположить, что он создал новый тип ведения войн. В XXI веке войны приняли новый облик. Война превратилась не только в противостояние военной силы, но и в войну информационных технологий.Сегодня любая война начинается с информационного «артобстрела». Зачем завоевывать страну силой оружия, сталкиваясь с сопротивлением и неся потери? Ведь можно подчинить ее изнутри, силами ее же граждан. Это и есть конечная цель, глобальная стратегия информационной войны.
Книга шведского экономиста Юхана Норберга «В защиту глобального капитализма» рассматривает расхожие представления о глобализации как причине бедности и социального неравенства, ухудшения экологической обстановки и стандартизации культуры и убедительно доказывает, что все эти обвинения не соответствуют действительности: свободное перемещение людей, капитала, товаров и технологий способствует экономическому росту, сокращению бедности и увеличению культурного разнообразия.
Феноменом последних лет стал резкий рост массовых протестных выступлений в разных странах мира. На смену череде «оранжевых революций» пришли «революции 2.0», отличительная черта которых — ключевая роль Интернета и социальных сетей. «Арабская весна», «Occupy Wall Street», «Болотная площадь», лондонские погромы, Турция, Бразилия, Украина… — всюду мы видим на улицах молодежь и средний класс, требующий перемен. Одна из точек зрения на эти события — рост самосознания и желание молодых и активных участвовать в выборе пути развития своих стран и «демократический протест» против тирании и коррумпированных элит.
Конфликт вокруг Западной Сахары (Сахарской Арабской Демократической Республики — САДР) — бывшей испанской колонии, так и не добившейся свободы и независимости, длится уже более тридцати лет. Согласно международному праву, народ Западной Сахары имеет все основания добиваться самоопределения, независимости и создания собственного суверенного государства. Более того, САДР уже признана восьмьюдесятью (!) государствами мира, но реализовать свои права она не может до сих пор. Бескомпромиссность Марокко, контролирующего почти всю территорию САДР, неэффективность посредников ООН, пассивность либо двойные стандарты международного сообщества… Этот сценарий, реализуемый на пространствах бывшей Югославии и бывшего СССР, давно и хорошо знаком народу САДР.
Книга историка и социолога Бориса Кагарлицкого посвящена становлению современного государства и его роли в формировании капитализма. Анализируя развитие ведущих европейских империй и Соединенных Штатов Америки, автор показывает, насколько далек от истины миф о стихийном возникновении рыночной экономики и правительстве, как факторе, сдерживающем частную инициативу. На протяжении столетий государственная власть всей своей мощью осуществляла «принуждение к рынку».В книге использован широкий спектр источников, включая английские и американские периодические издания XVIII и XIX века.
В классической работе выдающегося американского исторического социолога Баррингтона Мура-младшего (1913–2005) предлагается объяснение того, почему Британия, США и Франция стали богатыми и свободными странами, а Германия, Россия и Япония, несмотря на все модернизационные усилия, пришли к тоталитарным диктатурам правого или левого толка. Проведенный автором сравнительно-исторический анализ трех путей от аграрных обществ к современным индустриальным – буржуазная революция, «революция сверху» и крестьянская революция – показывает, что ключевую роль в этом процессе сыграли как экономические силы, так и особенности и динамика социальной структуры. Книга адресована историкам, социологам, политологам, а также всем интересующимся проблемами политической, экономической и социальной модернизации.
Роджер Скрутон, один из главных критиков левых идей, обращается к творчеству тех, кто внес наибольший вклад в развитие этого направления мысли. В доступной форме он разбирает теории Эрика Хобсбаума и Эдварда Палмера Томпсона, Джона Кеннета Гэлбрейта и Рональда Дворкина, Жана-Поля Сартра и Мишеля Фуко, Дьёрдя Лукача и Юргена Хабермаса, Луи Альтюссера, Жака Лакана и Жиля Делёза, Антонио Грамши, Перри Андерсона и Эдварда Саида, Алена Бадью и Славоя Жижека. Предметом анализа выступает движение новых левых не только на современном этапе, но и в процессе формирования с конца 1950-х годов.
В монографии проанализирован и систематизирован опыт эмпирического исследования власти в городских сообществах, начавшегося в середине XX в. и ставшего к настоящему времени одной из наиболее развитых отраслей социологии власти. В ней представлены традиции в объяснении распределения власти на уровне города; когнитивные модели, использовавшиеся в эмпирических исследованиях власти, их методологические, теоретические и концептуальные основания; полемика между соперничающими школами в изучении власти; основные результаты исследований и их импликации; специфика и проблемы использования моделей исследования власти в иных социальных и политических контекстах; эвристический потенциал современных моделей изучения власти и возможности их применения при исследовании политической власти в современном российском обществе.Книга рассчитана на специалистов в области политической науки и социологии, но может быть полезна всем, кто интересуется властью и способами ее изучения.