Очерки теории идеологий - [38]

Тем не менее сами сторонники постмодернизма восприняли классификацию Хабермаса крайне негативно. Даже если они отвергали свою самоидентификацию с левыми, они были не согласны на ярлык консерваторов. Рорти, например, заявлял, что «поражен и встревожен» тем, что в критике постмодернизма объединились неоконсерваторы и Хабермас [Rorty, 1987, р. 565]. Не менее едкими опровержениями отреагировал на хабермасовские идеи Лиотар, утверждая, что вся теоретическая конструкция Хабермаса «насилует гетерогенность языковых игр» [Лиотар, 1998, с. 12]. Для постмодернистов их идеи ассоциировались с прогрессом, а потому не вписывались в понятие «консерватизм», взятое в контексте политики и идеологии.

Однако нам не следует просто «принимать на веру» самооценку постмодернистов, чтобы констатировать ошибочность консервативной ориентации постмодернизма. Не случайно многие правые критики постмодернизма убедительно демонстрировали, что постмодернистская парадигма имеет левые корни, даже если сами постмодернисты открыто заявляют о своем разочаровании в традиционных левых идеологиях. По большому счету, постмодернизм ускользает от идеологической идентификации не столько потому, что эта идентификация сложна, сколько из-за того, что постмодернисты мистифицируют собственную генеалогию.

Кроме того, большинство постмодернистов, по крайней мере в теории, не оформляют свои интеллектуальные амбиции в чисто консервативных терминах. Знаменитая постмодернистская деконструкция провозглашается не как самоцель, а только как своеобразная прелюдия для дальнейшей реконструкции. И даже если такая реконструкция постмодернизму, по большому счету, не удалась, это не позволяет нам поставить знак равенства между постмодернизмом и консерватизмом. Если считать постмодернистов консерваторами только потому, что их идеи имеют консервативные последствия, то тогда консерватором окажется и сам Хабермас[30], являющийся сторонником Конституции единой Европы, а как известно, основные сторонники этой Конституции – правоцентристы.

И тем не менее именно полемика постмодернистов с Хабермасом помогает обнаружить неоднозначность идеологической идентификации первых, даже если они стремятся избежать такой самоидентификации. В свое время Рорти отмечал: «Хабермас заявил, что осознает правоту своего этического универсализма, так как последний вызывает громкий вопль со стороны немецких правых… Я же считал само собой разумеющимся, исходя из моего (весьма ограниченного) опыта относительно американских правых, что вопль правых вызывает любое сомнение в этическом универсализме, продиктованное историцизмом» [Rorty, 1987, р. 573–574].

Можно сказать, что и консерваторы, и постмодернисты во многом являются антимодернистами. Однако это «анти» зачастую обнаруживает свою различную природу. Для многих консерваторов, например для Штрауса и Белла, проблема Современности – в хаосе (порожденном в том числе и постмодернизмом), который возник скорее из-за коллапса веры в абсолютные, универсальные ценности, нежели вследствие слишком большого доверия к этим ценностям (по версии постмодернизма).

Кроме того, нельзя забывать, что североамериканский и западноевропейский консерватизм имеют существенные различия. Если американские консерваторы являются жесткими (иногда воинствующими) защитниками определенных общих принципов, то западноевропейские консерваторы более склонны придерживаться ограниченного стиля политики, согласно которому человечество «не в состоянии создать и поддерживать основы политического единства» [Devigne, 1994, р. 193]. В этом смысле отнесение Хабермасом постмодернистов к консерваторам является частной, а не универсальной классификацией, так как он имеет в виду скорее европейских, нежели американских консерваторов.

При этом определенный парадокс состоит в том, что многие европейские консерваторы находятся под воздействием идей своих американских коллег в гораздо большей мере, нежели прислушиваются к голосу собственной мыслительной традиции. Не случайно О'Салливан подверг критике крайне популярные в Великобритании взгляды Скрутона за разрыв с британской консервативной традицией. А недовольство некоторых европейских консервативных авторов творчеством Оукшотта во многом имеет американские корни: «Оукшотт прав в критике рационалистов, подрывающих все устои – и хорошие, и плохие. Но он не снабжает нас каким-либо руководством для различения добра и зла, не говоря уже о культивировании намерений творить добро, а не зло. Поэтому мы вынуждены искать такое руководство в других местах, обращаясь за помощью к разуму, принципам, убеждениям, религии и всему тому, что необходимо для поддержания цивилизации» [Himmelfarb, 1989, р. 228]. В этих строках, написанных в Англии, тем не менее, звучит отчетливое настроение американских новых правых, считавших, что консерватизм проявляет недостаточно энергии в защите безопасности для поддержания общих принципов морали[31].

Таким образом, мы обнаруживаем два совершенно разных отношения к авторитету (как политическому, так и моральному) среди тех, кто идентифицирует себя как консерваторов.