Очерки теории идеологий - [40]
Иными словами, обращение современного консерватизма к принципам Просвещения имеет во многом инструментальный характер. Просвещенческие идеи нужны как механизмы защиты традиционных ценностей и институтов. Вместе с тем консервативные мыслители враждебно относятся не столько к теоретическим конструкциям постмодернизма, сколько к общественному и политическому резонансу, который получили идеи постмодернистов. По сути дела, многие теоретики-консерваторы признавали (хотя бы отчасти) привлекательность теоретических построений постмодернизма, но готовы были пожертвовать теоретической целостностью во имя социально-политической пользы: «Конечно, ни один консерватор не будет рад распространению релятивизма, поскольку люди придерживаются ценностей лишь до тех пор, пока верят в их авторитет. Это философский вопрос, является ли релятивизм истиной. Однако в политическом плане будет лучше, если в это поверит немного людей. Как и Платону, консерватору, возможно, придется выступать защитником „благородной лжи“. Он мог бы с чистой совестью защищать идеологию, поддерживающую общественный порядок, вне зависимости от того, соответствует она реальности или нет» [Scruton, 1984, р. 139–140].
Примечательно, что приведенная выше цитата принадлежит Скрутону, называвшему релятивизм прибежищем негодяев. Но если «благородная ложь» используется консерватором для того, чтобы бороться с релятивистами, то вопрос о том, кто в этой ситуации является негодяем, остается открытым…
Таким образом, хотя теоретическое сходство между постмодернистской философией и консервативным способом мышления очевидно, возможность прочного практического (т. е. ценностно-политического) союза между консерватизмом и постмодернизмом весьма ограниченна из-за практических политических и культурных последствий постмодернистской пропаганды.
Хотя тема несовершенства человека и ограниченности рационализма составляет значительную часть консервативного взгляда на мир, для консерватизма как идеологии принципиальным вопросом остается необходимость поддержания и сохранения общественного и политического порядка. И последнее есть камень преткновения, делающий постмодернизм с его деконструкцией Современности одним из главных врагов для многих (хотя и не всех) консервативных мыслителей. Для консерватора недопустима чистая постмодернистская проблематизация политической и культурной перспективы без способов поддержания моральных устоев.
Наверное, время для глубокого синтеза консерватизма и постмодернизма еще не настало. Это не означает, что подобный синтез невозможен в принципе, если вспомнить, что современный консерватизм не чужд риторике Просвещения (своего исторического и идеологического противника), которая используется для защиты культурных устоев современного общества.
3. Социалистическая утопия: последний бастион против капитализма?
В данном разделе анализируются теоретические перспективы возрождения социалистической утопии как недостижимой «линии горизонта», которую нельзя пересечь, но которая может быть при этом видима и как будто бы достижима. В отличие от позитивистской когнитивной формы, фиксирующей отсутствие утопии через невозможность ее осуществления, неомарксистская/постмарксистская политическая теория пытается рассматривать «отсутствие» утопии (нежелание быть) в современном социальном пространстве как аналитический способ ее внутреннего саморазвития в качестве идеологического мобилизующего концепта.
В свое время, обозначив логику капитала как тотальный механизм, разрушающий все прежние формы жизни и мышления, Маркс озаботился проблемой противостояния этой логике. Все, что было сопоставимо с капиталом по доступу к власти и материальным благам, не могло устоять перед новым способом производства. По мнению современных интерпретаторов Маркса, перед ним встала проблема отрицающей инаковости [Bhaskar, 1994, р. 48; Virno, 2007, р. 3–8], которая могла бы сформулировать противоположную капитализму прогрессивную повестку дня. Поиск субъектов такой социально-политической альтернативы закономерно сосредоточил внимание марксистской программы преобразований на тех социальных слоях, которые либо подвергались риску, либо вообще отрицались логикой капитала (промышленные рабочие, крестьяне, городская беднота, рабочие-мигранты и т. д.). Предполагалось, что эти экономически маргинализированные слои общества смогут разблокировать потенциал прогрессивных социальных преобразований.
Несмотря на то что логика капитализма подчинила себе фактически все сферы жизни, включая интимную, по мнению Маркса, существовали два вида автономии, которые делали возможной критическую социальную рефлексию капитала. Первый из них состоял в том, что наемные рабочие (вследствие отчуждения труда) были свободны от логики меновой стоимости, что составляло суть отношения капиталистов к капиталу. Второй тип автономии относился к коллективной системе знаний, которую Маркс назвал «коллективным разумом»; данная система относительно независима по отношению к форме производства знания, продиктованной капиталистическим способом производства.
