Очерки теории идеологий - [36]

Еще одно очевидное сходство между современным консерватизмом и постмодернизмом обнаруживается в критике тоталитарных идеологий. В этом смысле индивидуалистическое либертарианство очень близко к постмодернизму в своей предрасположенности к дисперсной и фрагментарной социальной философии. В результате современный консерватизм сформулировал собственный дискурс идентичности, основанный на акцентировании различий. При этом делаются попытки привлечь данные современной науки, чтобы доказать обоснованность различий в человеческом интеллекте (в том числе и на расовой основе)[28]. Можно сказать, что либертарианский консерватизм, отрицая мультикультурализм, защищает его под другим именем этноцентризма, считая, что этнический признак ведет к неустранимым культурным различиям.

Подобное сходство с постмодернизмом можно найти даже у Скрутона, считавшегося бескомпромиссным критиком постмодернизма. Как консерватор-традиционалист он испытывал недоверие к науке и идее прогресса, неприятие рационализированных идеологий и ценностей, настаивающих на универсальных принципах гуманизма [Scruton, 1984]. Но особенно ценным для нас является не то, что Скрутон критикует наследие Провещения (для традиционалиста это естественно), а то, каким образом разворачивается его критика. В его аргументации обнаруживаются явные признаки социального конструктивизма, так как, по его мнению, «человеческий мир является социальным и социально сконструированным» [Scruton, 1994, р. 495]. В этом смысле собственные взгляды Скрутона вполне укладываются в релятивистскую тенденцию постмодернизма в том, что индивидуальный либеральный монолог от первого лица с его презумпцией рациональных автономных индивидов должен быть серьезно дополнен перспективой третьего лица [Scruton, 1984, р. 192–203].

Отмеченное выше не означает, что Скрутон признает сходство между постмодернизмом и консерватизмом (на самом деле Скрутон отождествляет постмодернизм с модернизмом), однако собственные слова Скрутона свидетельствуют о том, что постмодернизм приближается к консерватизму ближе, чем хотелось бы последнему. В этом смысле Скрутон не случайно открыто соглашается с Лиотаром, утверждавшим, что вдохновленные Просвещением метанарративы являются несуществующими. Другое дело, что английский консерватор-традиционалист не видит в этих постмодернистских откровениях ничего нового для критики просвещенческого рационализма: «…если постмодернизм сигнализирует, что эта точка зрения оказалась ошибочной и мировое развитие может замедляться, останавливаться и даже обращаться вспять, то небольшое количество мудрости, накопленное за последние четыре сотни лет, было не напрасным», но мудрость эта была накоплена не постмодернистами, а такими подвижниками, как Берк дэ Местр и Элиот [Scruton, 1992, р. 3].

Таким образом, можно констатировать, что хотя отношение консервативных авторов к постмодернизму не было однозначно дружественным, созвучия и диссонансы у разных консерваторов с постмодернистами были различными. Так, если концепция Штрауса, построенная на традиционных универсальных принципах, была жестко и недвусмысленно конфронтационной по отношению к постмодернизму, то позиция Оукшотта, уделявшего основное внимание критике рационализма, имеет с постмодернизмом много точек соприкосновения[29].

Неудивительно, что постмодернистские авторы достаточно благосклонно относились к Оукшотту Например, Р. Рорти, жестко критиковавший потенциальный элитизм Штрауса [Rorty, 1988, р. 28], положительно оценивал оукшоттовский антирационализм [Rorty, 1980, р. 264, 318, 389–394]. Кроме того, Рорти непосредственно ссылается на Оукшотта в собственном понимании философии; это касается утверждения Оукшотта о том, что «во фразе "Это неправда (это не истина)" нет ни предположения, которое должно быть доказано, ни умозаключения, к которому можно стремиться» [Oakeshott, 1962, р. 198]. В свою очередь, Рорти утверждал, что философия должна рассматриваться как одна из форм общения среди многих других, а потому не имеет привилегированного статуса гаранта истинного знания.

Было бы ошибочным упрощением приписывать Оукшотту непосредственные постмодернистские склонности (перекличку с постмодернизмом можно найти и у Берка, которого вряд ли следует считать гуру постмодернизма), однако некоторые соображения Оукшотта можно рассматривать как ресурс для формирования постмодернистской доктрины. В частности, это касается его предпочтения практического знания, которое он отличал от «печально известного» технического знания рационалистов [Ibid., р. 7–13]. Кроме того (и в этом его принципиальное отличие от Штрауса), Оукшотт не возлагал на естественно-правовую традицию ответственность за деградацию современного мышления. Более того, он высоко оценивал антирационалистический скептицизм Гоббса, который требовал применения не инструментальных, а, скорее, органических правил для общественного регулирования (знаменитый гоббсовский Левиафан) [Oakeshott, 1975, р. 108–129]. И это прямо перекликается с идеями плюралистического мультикультурного общества.

И наконец, следует обратиться к авторам, которые непосредственно видели