Очерки, рассказы, статьи, дневники, письма - [21]
Потом с обоих бортов сразу раздались крики:
— Три с половиной! Четыре!
— Четыре. Четыре!
Слезли, нащупываем зерлó.
— Шесть с половиной! Семь.
— Восемь! По-од табак!
— Под табак!
— До полного! — командует командир.
Разом уверенно затопали колёса.
Опять погружаюсь в сон.
Я проснулся под те же крики с обоих бортов:
— Семь! Восемь! Под табак!
Вышел на палубу — вот чудеса! Вверху и внизу — небо. Только чуть голубее вверху, чуть зеленее внизу. И нигде ни следа земли, нет горизонта.
Внизу впереди на нижнем небе — облако.
Оно растёт, медленно приближается. И вдруг поднимается, вплывает в пустоту между нижним и верхним небом — распадается на куски.
Теперь понятно: это — халеи.
Вспомнил: Обь, так сказать, уже превратилась в море, Обская губа тут километров шестьдесят шириной. Ямал давно исчез из глаз. Мы шли теперь к восточному берегу губы.
Наконец вдали показалась тонкая, твёрдая линия: горизонт. Тогда всё сразу стало на место: вода, земля, небо.
Некоторое время мы шли прямо на тёмную полосу. Потом повернули, пошли вдоль.
Ещё раз повернули, в другую сторону, пошли наискосок к земле.
Стал виден плоский высокий берег. Под ним выросла точка. Она разрослась, превратилась в кучку маленьких домиков — посёлок.
Мы то приближаемся к нему, то направляемся мимо, то начинаем удаляться, — и опять поворачиваем. Штопором подходим к берегу.
С бортов беспрерывно выкрикивают глубину.
Уже видны рыбницы у берега, с десяток чёрных лодок кругом них. Видны отдельные домишки.
Но вот что это справа от них — пёстрые треугольники?
Чумы! Это же самоедские чумы!
Для меня неожиданно, что они — пёстрые: чёрными, жёлтыми, серыми, коричневыми шашечками.
Тоненько лают собаки. Чёрные фигурки людей суетятся у берега, входят в воду. Идут по воде, приближаются к нам по воде.
— Хэ-хэ! — бормочет кто-то у меня за спиной.
Оборачиваюсь — Валентин.
— Ты чего?
— Хэ, говорю, добрались-таки до Хэ, увидали самоедов.
«Гусихин» остановился метров за триста от берега. К нему сейчас же прилипли лодки. И через минуту на палубе появились люди без шеи, с тюленьими маленькими гладкими головами и бескрылые, как пингвины.
Раз! — человек-пингвин откидывает оболочку головы на спину — и настоящая человеческая голова поворачивает ко мне своё настоящее человеческое лицо.
Что за любопытные глаза! Они прошивают насквозь, быстро и многократно, как игла швейной машины.
Пингвинье крылышко поднимается, и человеческая рука доверчиво тянется к моей.
— Здрастуй?
— Здравствуй.
Крепкое рукопожатие.
Он щупает материю моей охотничьей куртки.
— Терпит?
Я не совсем понял, но улыбаюсь, отвечаю:
— Терпит!
Мы стоим друг против друга — совсем разные люди, — с любопытством и удивлением глядим друг на друга, и вдруг оба смущаемся.
Он что-то быстро заговорил на своём языке.
Я не понял.
Я сказал ему несколько фраз по-русски.
Он не понял.
Засмеялся — как дверь распахнул на солнце, потоптался на месте, чисто сказал:
— Понимать не терпит!
И отошёл.
— Торопись! — крикнул мне Валентин из каюты. — Лодка сейчас отваливает.
Мы запаслись патронами, взяли ружья и сели в большую лодку.
Лодка не дошла до берега метров сто — и стала.
Вместе с другими мы побрели по воде до сухого песка. Женщины и те из пассажиров, на ком не было высоких сапог, ехали на берег на наших спинах.
Люди Самоедь ездят на оленях и питаются рыбами.
Летопись
Неприступный замок стеной огня отделён от мира.
В замке — Брунгильда, валькирия>[5]. Она ни жива ни мертва: закованная в холодные латы, она спит долгим сном Спящей красавицы, сном тысячелетий.
Кто — смелый — пройдёт сквозь огненную стену? Кто вернёт миру оцепенелую жизнь?
Зигфрид, жизнерадостный золотоволосый герой Нибелунгов, отважно ринулся в огонь.
В чистой и тёплой избе при неверном свете ночника неожиданно встали передо мной эти два образа народной фантазии далёкого народа: Брунгильда, Зигфрид.
Я удивился: откуда они здесь, на Конце Земли? Чем напомнило прекрасную и пламенную сказку всё то, на что я здесь нагляделся за день? Здесь, за Полярным кругом?
Я не понял тогда.
Принялся за дневник.
Утром мы вышли из воды на плоский песчаный берег и сразу почувствовали необычайное. Огромная пустота вокруг казалась значительнее всего, на чём останавливался глаз. Нас обдавал холодный ветер, невидимо мчался куда-то, а небо было совершенно неподвижно, ни одно облако не проходило по нему.
— Идёмте, — приветливо говорит лёгкий сухолицый человек. Он приехал с нами в лодке. — У меня тут родственник. Оставим вещички и пройдём в чумы.
— Знакомься, — говорит Валентин, — Якимыч, заведующий факторией Госторга, охотник.
Перед нами под увалом раскинулся не маленький посёлок. Вместительные, крепкие сибирские избы.
Два-три строения, крытые красным железом, напоминают о городе.
С десяток мужчин в суконных гусях>[6] на берегу. Ни одной женщины.
Редкие нелюбопытные прохожие на коротеньких улицах едва взглядывают на нас.
