Обязательные ритуалы Марен Грипе - [6]

«На Лео Тюбрине Бекке были брюки из тонкой телячьей кожи в обтяжку и коричневый пояс с серебряной бляхой, — пояснил Якоб теще. — Я никогда не видел такой тонкой кожи. Странно, но он мне понравился. Я заметил его, когда он спускался к ресторанчику, который уже был закрыт. Толлерюд снял рабочий передник, повесил его на гвоздь, погасил лампы и стоял на лестнице, собираясь идти в спальню на втором этаже. Я видел все через окно, — сказал Якоб и смутился, ведь могли подумать, будто он подглядывал. — Дверь в ресторанчик открыли, и Толлерюд был чересчур вежлив. Потому я подумал, что парень либо знал Толлерюда, либо в нем было что-то особенное. Часы показывали два часа ночи, странно, что Марен проснулась как раз в это время. Она написала мне записку, которую оставила на столе: мол, немного устала, но чувствует себя трезвой. Насколько я ее знаю, она первый раз в жизни попробовала спиртное, и, признаюсь, меня это позабавило. Мне бы повременить улыбаться, но разве я мог предположить, что надвигается. Откуда мне было знать? Во всяком случае, я увидел ее уже тогда, когда она спускалась с горки, направляясь к ресторанчику Толлерюда. Прежде она и близко не подходила туда, но когда она остановилась у калитки, я понял, с ней что-то не ладно. А еще понял, что мешать ей не стоит: бесполезно, не поможет. Такое чувство, что все перевернулось, — попытался он объяснить теще. — Я не понимал этого, пока не заметил, что на ней желтая блузка, и не услышал, как она переругивалась с собаками: “Что, нет никого, кто утихомирил бы проклятых псов? Они же сожрут меня. А мне нужно в дом. Этой ночью я должна быть там. Понимаете ли вы это?” — кричала она».

Дверь в ресторанчик была открыта, и Лео Тюбрин Бекк, который стоял посредине, прямо под лампой, едва ли мог заметить женскую фигуру на дороге. Была полночь, но свет с севера был белым, как молоко. Даже когда он отошел в сторону и поднес руку к глазам, всматриваясь вдаль, он все равно не видел ее. Кроме того, она стояла недвижно, и во дворе было так тихо, что когда Толлерюд покатил бочку по полу, загромыхало, будто гром грянул с ясного неба. И как раз этот звук напомнил ей, что ресторанчик этот известен своими пирушками. Лео Тюбрин Бекк выпивал каждую ночь две рюмочки женевера, не больше и не меньше. «Только две рюмочки, и я в полном согласии с самим собой», — имел обыкновение говорить он. Марен чуть было не упала, когда увидела его, но чтобы не показать виду, она ухватилась за корзинку, будто бы споткнулась. Но это мало что изменило. Он едва ли обратил на нее внимание. Кроме того, он раскуривал трубку. Посмотрел сначала на двух собак, потом на Марен Грипе, и когда протянул руку к собакам, они начали тихонько повизгивать.

Она медленно подошла к лестничной площадке и не взглянула на него, пока свет от лампы не скользнул по его лицу. Но Лео Тюбрин Бекк уже успел повернуться так, что она видела только его затылок. «Понимаешь, это произошло мгновенно, — объяснял Якоб. — Будто совсем ничего не случилось, не считая того, что она осмотрела помещение, кивнула Толлерюду, попросила рюмку женевера и тарелку соленого мяса, большую порцию. Она не спускала с него глаз».

Тюбрин Бекк стоял у окна и всматривался в светлую ночь. «Пароход из Польши? — сказал он. — Часто они заходят сюда? Никогда не видел таких парусов. — Немного отпил, поставил рюмку на подоконник, но не обернулся. — Никогда не видел таких парусов на такой мачте».

У него была особая манера спрашивать — спрашивать, не ожидая ответа, и он, продолжая смотреть на мачты, показал на пустую рюмку, давая понять, что не против пропустить еще одну, но не больше. Никто в этом и не сомневался.

Толлерюд тотчас же поспешил к нему с бутылкой. «Только без всяких добавлений, — сказал Тюбрин Бекк, не отводя глаз от польского парусника. — Ты же знаешь, какой вкус у настоящего женевера. Налей мне вон из той бутылки, которую ты прячешь в шкафу и к которой прикладываешься сам, когда остаешься один».

Пришли еще посетители. Никто не спросил, откуда они появились, но как-то неожиданно ресторанчик оказался набит битком, гулко жужжали голоса над лампами столиков, дымились трубки; гости кашляли и делали вид, будто не замечали присутствия Марен Грипе. Они пытались вести себя обычно — они улыбались, набивали трубки табаком, пили, играли в карты, болтали о том о сем.

Ей не положено быть здесь, ни под каким предлогом, ее присутствию дивились и воспринимали его как явное недоразумение. Она сидела у стойки бара так, что видели только ее спину, сидела, опершись на локти, и мирно беседовала с Коре Толлерюдом и столяром из Спинна. Она ела соленое мясо и горох, запивала женевер пивом. Она повернулась и смотрела на Лео Тюбрина Бекка, пока ела, а ела она медленно, две большие порции соленого мяса. Никто в ресторанчике не сомневался, на кого она смотрела. Все следили за ней глазами, каждое ее движение, каждый ее жест замечали, видели, как она поднесла руку к подбородку. Она поддерживала рукой голову и было понятно, что она изрядно выпила.

Загадочно-непонятное заключалось в том, что Тюбрин Бекк не смотрел на нее.