Обязательные ритуалы Марен Грипе - [29]

Все это рассказывал доктор Халлум. Он чувствовал себя обязанным рассказать ленсману правду. Не хотел скрывать, что еще долго стоял на пристани, когда катер совсем скрылся за островками, когда уже и парус исчез, он сказал себе: «Ты начнешь действовать. Ты получил весть. Ты открыл нечто для себя. Самое важное на свете. Они попытаются отнять ее у тебя. Любыми средствами. Ты не знаешь, как это будет, но ты поймешь, когда это случится».

Когда Марен Грипе возвратилась на остров, пояснил ленсман, который и носа не высунул из дома за последние сутки, существовало по меньшей мере пять глупых версий насчет событий в ресторанчике. В первую ночь речь шла только о пьяном голландце, который не вышел из сарая, когда загорелась пенька или солома.

«Столько всяких слухов распустили, что я не в состоянии всех выслушать. Кроме того, я подозреваю, что возвращение Марен Грипе вызовет новую сумятицу», — сказал он молодому полицейскому. Ленсман искал убежища в конторе. Он провел там два последующих дня в обществе ирландского сеттера и двух птиц в клетке.

«Это было самое разумное решение. Возможно, к тому же единственное, что он мог сделать. Не так уж глупо держаться в стороне. Во всяком случае, поначалу», — сказал Толлерюд.

Он единственный защищал ленсмана.

Как только Толлерюд услышал, что после полудня Марен вернулась домой, он тотчас закрыл дверь в ресторанчик, но, прежде чем запер дверь на замок, он пошел к Тюбрин Бекку и рассказал ему, что она на борту рейсового катера, который причалит к острову в четыре часа.

Тюбрин Бекк посмотрел на Толлерюда, сделал губы дудочкой, зажег сигару и зажмурил глаза. Толлерюд увидел, что он улыбался, и поскольку он понял, что Тюбрин Бекк, собственно, смеялся надо всеми, и в частности над ним, он запер дверь на замок и задвинул засов.

Он рассердился не потому, что Тюбрин Бекк не ответил ему, а потому, что он улыбался. «Он думает, что он с улыбочкой улизнет ото всего. Парень не глуп, но больно уж заносчив, чокнуться можно».

Он знал, что бесполезно жаловаться, но все же пошел в контору к ленсману и рассказал, что посетители уже спустя тридцать минут начали ломать дверь и крушить все в помещении. «Дверь вырвали с петлями, — сказал он таким жалобным голосом, что ленсман повернулся к нему. — Они разорят меня», — причитал он, подняв голову и прижав правую руку к груди. Именно это движение, особенно рука на сердце, испугало ленсмана. «О ком ты говоришь? Что они пили? Украли у тебя водку? — были его первые вопросы. Кто выломал дверь? Тюбрин Бекк? Тот голландец?» — сказал он и с такой яростью листал бумаги, что Толлерюд слышал, как они скрипели. Он долго смотрел на островки за окном, вытянув шею, старательно переворачивал каждую бумажку, предварительно смочив указательный палец о светло-розовую губку. Толлерюд растерялся и не знал, что ему делать, когда ленсман, наконец, заговорил: «Я все давно понял. Я чувствовал это на себе. Они хотят все изменить. Все переиначить. Чтобы не было, как прежде. Это приходит извне. Я знал. Это всегда приходит извне. Из-за границы. От чужаков. Я ненавижу их и не хочу иметь с ними дело. Я больше не желаю работать ленсманом, — прибавил он и посмотрел на покрасневший указательный палец.

Толлерюд выжидал. Он выжидал так долго, что слышал стук оконной скобы, хлопавшей на ветру. «Естественно, Тюбрин Бекка не было там. В первую ночь он был в ресторанчике несколько часов. В последующие дни я, кажется, не видел его».

Ленсман по-прежнему смотрел в бумаги. «Ты не ответил на мой вопрос».

— Что они взяли? Немного пива. Зато вдребезги разломали шкаф и смеялись. Обычные посетители. Соседи, — Толлерюд старался не смотреть на ленсмана.

— И больше никого?

— Никого.

— Точно никого?

— Говорю же, точно. Это Эйнарсен вышиб дверь. Я купил ее в прошлом году в городе, и обошлась она мне недешево.

На втором этаже раздались быстрые женские шаги. Такие шаги, когда обычно спешат на кухню, где что-то подгорает или выкипает на огне. Но видно, ничего страшного не произошло, потому что через несколько минут вновь наступила тишина.

Толлерюд посмотрел на потолок: «Кто это у тебя там наверху?» — спросил он.

— Значит, дверь вышиб Эйнарсен? — уточнил ленсман. — Тот, что живет в доме у маяка? У меня до сих пор не было к нему претензий. Он всю жизнь прожил здесь и казался тихим, скромным человеком.

— Так оно и было.

— Хочешь заявить на него?

— Да, — сказал Толлерюд.

— За что?

— За порчу имущества.

— Ты знаешь, что это означает? — сказал ленсман. — Не очень-то хорошо заявлять на своих соседей.

Он передвинул бумаги по столу к Толлерюду. «Ты уверен, что Тюбрин Бекк не был с ними?»

Толлерюд посмотрел на ирландского сеттера, который лежал возле печки и подергивал мордочкой, когда ему что-то снилось. Он посмотрел на бумаги и на собаку и снова услышал скрип оконного шпенька на ветру. В доме была такая тишина, что он слышал свое собственное дыхание, он молчал, и оттого, казалось, в комнате стало еще тише.

— Если Тюбрин Бекк был там, я могу немедленно отправить его в город с его пароходом, — сказал ленсман. — Он ничего такого не сделал, но я все равно вышлю его назад в его Голландию. Хоть одной проблемой у нас будет меньше. Я могу это сделать после обеда. Через два часа, — прибавил он и посмотрел на карманные часы, которые лежали на столе.