Обязательные ритуалы Марен Грипе - [16]

В донесении подчеркивалось, что обсуждаемое дело, как это нередко бывает, носит сомнительный и неясный характер, многие утверждения случайны и написаны с похмелья. Не всегда, подумала Сюннива Грипе, но частенько. Потому что она любила ленсмана, у которого большие ноги, а когда он клал руки на письменный стол, она замечала, что ее глаза увлажнялись, а зрачки расширялись. Много лет назад она прождала его всю ночь. Она до сих пор рада, что в ту ночь видела свое собственное лицо в зеркале. Она запомнила его. Запомнила свое лицо, ощущение холода в животе, запах постели и покалывание в руках. Он не пришел, и она никогда не спрашивала, почему.

— Живется тебе хорошо? — спросила она.

— Хорошо? — удивился ленсман.

— В согласии с самим собой?

— С самим собой?

— Ты доволен? — спросила она.

Ленсман оторвался от бумаг. Затем посмотрел на руки, особенно на правую с негнущимся мизинцем, и глубоко вздохнул, заложил руки за голову, посмотрел на окно, где гардины раздувались на сквозняке, как паруса, и с удивлением бросил быстрый взгляд на женщину.

— Почему ты расспрашиваешь меня?

— Хочется, — сказала она.

— Хочется? — не понял он.

— Да, — сказала она.

Он смотрел на Сюнниву, словно видел ее впервые.

— Ты пил кофе? — сказала она.

— Да, — сказал он. — Целый кофейник.

— Помогло?

— Сейчас ничего не помогает. Только одно: пять часов покоя без бумаг. Пять часов одному на кровати без всяких бумаг. Это поможет.

— А ты не можешь написать донесение позже?

— Почему я должен писать это идиотство о Марен? Может, ты мне объяснишь?

— Она встретила моряка, — объяснила Сюннива. — Не совсем обычного моряка, перед которым даже Толлерюд не устоял и распахнул двери своего заведения. Она пила женевер и немного пива. Шум и гам начался после того, как она ушла, и Толлерюд велел послать за тобой.

— И это все?

Он посмотрел в сторону входной двери.

— Ты кого-нибудь ждешь?

— Нет, — сказала он.

— Ты здесь один?

Он посмотрел на нее и пожал плечами.

— Я не могу откладывать напоследок. Жизнь научила. Раньше так и делал. Всегда ждал слишком долго, вот и пришлось расплачиваться.

— Действительно, ты так делал? — улыбнулась она.

— Да.

— Ты мучил себя?

— Не так часто, — сказал он и посмотрел на нее спокойно. — Иногда. Почти каждый день.

— Почти каждый день? — голос Сюннивы напрягся. Она была так удивлена, словно выиграла по лотерейному билету.

— Да. Во всяком случае часто, — сказал он.

— Ты мучил себя?

— Не мучил. Но я думал об этом.

— Теперь тоже думаешь?

— Люди в доме, — сказал он, и она услышала по голосу, что он снова стал ленсманом.

— Твоя жена? — сказала Сюннива. — Так на которой ты женат? С которой у тебя дети?

Ленсман расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке.

— Она наверху, — сказал он. — В квартире на втором этаже. Она всегда за работой. Печет, шьет, стирает одежду в подвале. Работает, как только встает, и до тех пор, пока не ложится спать. И так день за днем. Год за годом. Не пойму, как можно столько работать.

Он показал указательным пальцем на потолок.

— Да, это мучило меня, — продолжал он.

— Ты помнишь? — спросила Сюннива.

— Да, — сказал он.

— Запахи? — спросила Сюннива.

— Нет, — сказал он. — Не это.

— Когда я одна, сижу себе тихо и вспоминаю. Я помню, как ты пахнешь. Ты пахнешь водорослями, вином и немецкой туалетной водой. Странно…

— Да, — сказал он.

Тридцать лет прошло, а лучше всего я помню именно это.

Он отодвинул ребром ладони бумаги. Посмотрел на корешок книги, на чернильницу, на коробку с перьями, на письменный стол, и только на женщину не взглянул.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он.

— Ты пахнешь водорослями, — сказала Сюннива. — Никак не пойму, почему ты пахнешь водорослями. Ты пахнешь так, как пахнут водоросли, когда я достаю их прямо из воды и они еще мокрые. Когда я купаюсь, я заплываю в заросли водорослей, — она посмотрела на его руки, сжимавшие чашку с кофе. — Все еще помню, — прибавила она и, чуть помедлив, продолжала. — Я стою по колено в водорослях и люблю чувствовать их колыхание вокруг ног. Запах водорослей полезен. Я почти каждый день купаюсь, когда тепло. Я ем водоросли.

Он посмотрел на нее.

— Давно все было, — сказал он, наконец. — Главное случилось давно-давно.

— Я никогда никому не рассказывала о нас, — сказала она.

— Не рассказывала? — как эхо отозвался он.

— Нет, никогда и никому. Даже Марен. Она не знает. Никто не знает.

— Давно все было, — повторил ленсман и обрадовался, что разговор перешел на Марен. — Она нежданно-негаданно сделала то, что большинство из нас не ожидало от нее. Так происходит почти со всеми, рано или поздно. Приходит твой час, и никуда не денешься. Ты поражаешь других, ты удивляешь других, не переживших еще свое в жизни. Обычная история! Согласна?

Сюннива не отвечала.

— Не правда ли? — повторил он.

— Да, — согласилась она.

— Что, собственно, произошло? — сказал он, наконец. — Я имею в виду, что, собственно, произошло с твоей дочерью, с Марен Грипе, — прибавил он, как будто вдруг заговорил о человеке, которого не знал.

— Лео Тюбрин Бекк, — сказала она.

Он промолчал.

— Лео Тюбрин Бекк, вот что случилось, — сказала она.

Он по-прежнему не отвечал.

— Он из Амстердама.

— Ну и что особенного, если человек из Амстердама? Если он обычный худышка в кожаных брюках, который почти никогда не бывает пьян и не слишком разговорчив. Уверен, я встречал таких людей. Да это и немудрено, когда ты служишь ленсманом.