Образ жизни - [7]
Варвара Кирилловна принесла в детдом несколько книжек небольшого формата, изданных на газетной бумаге. — Не надо их прятать, — сказала она, — пусть все читают.
С этого дня ученики разных классов стали приносить книги — потрёпанные, иногда без начала и, что самое обидное, иногда без конца. Варвара Кирилловна отдавала их Пете, а он относил в детдом. Так попала к нему «Дикая собака Динго, или повесть о первой любви»[3]. Петя прочитал заглавие и отдал книгу Фае.
Алевтина остановила Фаю в хлебном магазине. Она несколько раз вызывала Петю по просьбе Фаи и всё собиралась «прочистить ей мозги»:
— Ты, подруга, особенно-то губу не раскатывай. Красавчик твой последний год здесь доживает. Улетит скоро птичка.
— Куда улетит?
— Известно куда — в дальние края. У них одна дорога — из детдома в ремесленное, там армия подойдёт, а после армии, где служил там и останется. Приберёт его к рукам черноглазая. Всё расписано, подруга, как по нотам, — Алевтина перевела дух и засмеялась.
— А почему черноглазая? — спросила Фая с вызовом.
— Такие они, положат глаз, и пропал мужик. Очи чёрные, очи жгучие… знаешь?
— Знаю. Больно надо.
Весной объявили, что детей переведут в Ижевск, а детдом закроют. Местные парнишки обрадовались, Петя загрустил. Здесь он уже нашёл своё место, прижился как-то и за оградой друзья появились. Кто заменит ему Никитича, Фёдора, Фаину семью. Жизненный опыт был ещё мал. Неизвестность пугала.
В день отъезда ребята бесцельно слонялись по двору, бродили по комнатам, выглядывали в распахнутые ворота — ждали машину. Фая подошла со стороны оврага, высмотрела и выманила Петю.
— Поехал, значит. Книгу забыла отдать. Почитай. — Она протянула обёрнутую в газету повесть о первой любви. За обложкой лежал конверт, а в нём записка с адресом и предложением писать письма.
Петя отступил на шаг: — Зачем она мне. Оставь себе.
Фая не ожидала отказа. — Лида с Федей осенью распишутся. Хватит, нагулялись, — она вновь протянула книгу, — возьми, может поумнеешь.
Петя заупрямился, отступил ещё на шаг, сказал:
— Прощались уже. Пойду я.
— Иди, иди! Дурак! Идиот! Урод проклятый!
Петя повернулся, пошёл, услышал: «Изверг! Еврей чёртов!», — и не оглянулся. В спальне опустился на голую кровать, посмотрел на ряд солдатских вещмешков с именами, выведенными химическим карандашом, и закрыл глаза. Задремал, его разбудили, когда пришла машина.
Глава 3
О годах, проведенных в ижевском детдоме, Пётр не любил вспоминать. Воспитатели требовали послушания, учителя добивались успеваемости. Подростки тяготились своим положением, ухитрялись добывать курево, не упускали случая выпить, если представлялась такая редкая возможность, враждовали с городскими, сводили счёты со своими, словом, жили, а сознание определяло бытие.
На стене висел пожелтевший Указ Президиума Верховного Совета СССР от 2 октября 1940 г. «О государственных трудовых резервах СССР», вводивший мобилизацию молодёжи в возрасте 14–16 лет в ремесленные училища и школы ФЗО. Указ обязывал «… ежегодно призывать до 1 миллиона подростков мужского пола для обязательного профессионального обучения». Рядом помещалась выписка из Указа от 28.12.40 г. За нарушение дисциплины и самовольный уход из училища можно было загреметь в детскую колонию. Об этом заведении были наслышаны, и никто туда не стремился. Узаконенная эксплуатация детского труда не смущала детдомовцев. Многие, и Петя в том числе, ждали этого часа с надеждой. Закончив кое-как седьмой класс, Петя сменил детдом на интернат, и его стали учить профессии токаря-фрезеровщика.
Подросток, выросший в казенном доме, не тяготился жизнью в интернате. Петя не стеснялся новенькой формы, не чувствовал себя парией, напротив, любовался собой в зеркале, с фуражкой и без неё. Началась работа на станках, Петя ожил и повеселел. Он буквально прирос к станкам, разговаривал с ними, смазывая и убирая, научился улавливать среди ровного шума ворчливые и недовольные ноты. Мастера отмечали прилежание, хвалили его, хотя на самом деле это было нечто иное, подмеченное Никитичем, Федей, кузнецами… На втором году обучения Петя узнал про автошколу при ДОСААФ. Пошёл и был принят. Тоскливыми оставались только выходные и праздники.
В шестнадцать лет он отнёс в милицию справку из Як-Бодьинского поселкового совета и получил паспорт, выданный на имя Зисмана Петра Ивановича, 1938 года рождения, еврея, место рождения не установлено.
Из училища Петя попал на Ижмаш. Перед распределением мастер сказал ему: — Просись в инструментальное производство. Там тебя научат работать на всех станках. — Пете дали хорошую характеристику и рекомендовали, как способного рабочего. Его определили в один из инструментальных цехов, и он вступил в самостоятельную жизнь — с небольшой зарплатой, койкой в рабочем общежитии и долгожданной свободой, которой он не умел распорядиться. В общежитии, в основном, жила молодёжь. Дни рождения, свадьбы, проводы в армию… для «пьянства без причин»[4] времени не оставалось. Петя заметил, что девушки не обходят его своим вниманием. С одной из них у него состоялся интересный разговор. Они сидели в парке над прудом, как-то к слову пришлось, и она сказала: — Ты и на еврея то не похож. Они все важные, просто так не подойдёшь. А ты ничего, свой парень. Может ты и не еврей?
Сборник словацкого писателя-реалиста Петера Илемницкого (1901—1949) составили произведения, посвященные рабочему классу и крестьянству Чехословакии («Поле невспаханное» и «Кусок сахару») и Словацкому Национальному восстанию («Хроника»).
В сегодняшней Мексике женщин похищают на улице или уводят из дома под дулом пистолета. Они пропадают, возвращаясь с работы, учебы или вечеринки, по пути в магазин или в аптеку. Домой никто из них уже никогда не вернется. Все они молоды, привлекательны и бедны. «Молитвы об украденных» – это история горной мексиканской деревни, где девушки и женщины переодеваются в мальчиков и мужчин и прячутся в подземных убежищах, чтобы не стать добычей наркокартелей.
«…Мужчина — испокон века кормилец, добытчик. На нём многопудовая тяжесть: семья, детишки пищат, есть просят. Жена пилит: „Где деньги, Дим? Шубу хочу!“. Мужчину безденежье приземляет, выхолащивает, озлобляет на весь белый свет. Опошляет, унижает, мельчит, обрезает крылья, лишает полёта. Напротив, женщину бедность и даже нищета окутывают флёром трогательности, загадки. Придают сексуальность, пикантность и шарм. Вообрази: старомодные ветхие одежды, окутывающая плечи какая-нибудь штопаная винтажная шаль. Круги под глазами, впалые щёки.
Пути девятнадцатилетних студентов Джима и Евы впервые пересекаются в 1958 году. Он идет на занятия, она едет мимо на велосипеде. Если бы не гвоздь, случайно оказавшийся на дороге и проколовший ей колесо… Лора Барнетт предлагает читателю три версии того, что может произойти с Евой и Джимом. Вместе с героями мы совершим три разных путешествия длиной в жизнь, перенесемся из Кембриджа пятидесятых в современный Лондон, побываем в Нью-Йорке и Корнуолле, поживем в Париже, Риме и Лос-Анджелесе. На наших глазах Ева и Джим будут взрослеть, сражаться с кризисом среднего возраста, женить и выдавать замуж детей, стареть, радоваться успехам и горевать о неудачах.
«Сука» в названии означает в первую очередь самку собаки – существо, которое выросло в будке и отлично умеет хранить верность и рвать врага зубами. Но сука – и девушка Дана, солдат армии Страны, которая участвует в отвратительной гражданской войне, и сама эта война, и эта страна… Книга Марии Лабыч – не только о ненависти, но и о том, как важно оставаться человеком. Содержит нецензурную брань!
Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.