Обратная сторона тарелки - [11]
— Для конспирации, — объяснила Хомяк, у которой наконец прорезался голос. — Мы тут временно снимаем. А квартирная хозяйка разнюхала, начала возникать. Соседи, что ли, накапали, хотя мы тише воды, ниже травы сидим. Вот, мы типа детскую устроили. Девчонки будто на рынке работают, а я сижу с ребёнком. Хочешь ириску?… — она по-детски чмокала ириской. Конфетка оттопыривалась и двигалась комочком под пухлой детской щекой. И правда, как хомяк.
Алёна трогала заплывающее всё больше лицо. Папа, наверно, уже объявил тревогу…
— Ты ложку к фингалу прижми. Так быстрее пройдёт, — знающе посоветовала Хомяк.
— Ты тоже с ними? — Алёна кивнула в сторону комнат, откуда доносилось тихое посапывание.
— У меня это… Ноябрьские. Красный флаг выкинула. — Поймав не понимающий взгляд Алёны, объяснила: — Ну, эти дни. Критические. Хозяин, чтобы мы зазря не простаивали, в такую неделю заставляет попрошайничать. То будто мама болеет, то ребёнку на операцию. На ребёнка лучше дают.
Она, шмыгая простуженным носом, высыпала на стол мелочь, несколько мокрых пятидесятирублёвок. Выудила из кучки пятисотдолларовую бумажку. — Это правда, подделка? Я такие видела, в киоске продают. Не отличишь от настоящих. Жалко, — добавила мечтательно, — как раз хватило бы, чтобы уйти от этих. Так надоело всё, до смерти.
— Да-да. Согласна, глупая шутка с моей стороны. Я её так, вместо закладки в журналах использую. Ты мне верни её, ладно?
Доверчиво протянутая бумажка надёжно упокоилась в Алёниных трусиках.
— Слушай. А не можешь ты, когда бываешь на улице днём, закричать: «На помощь, помогите, похитили!»? Привлечь внимание? Не вся же полиция продажная. И среди прохожих добрые люди могут найтись.
Хомяк затрясла головой:
— Что ты?!! У нас одна вот так же… Привлечь внимание хотела… И исчезла, — с округлившимся от ужаса глазами сообщила — Её заживо похоронили. На кладбище.
— Да ладно, — не поверила Алёна. — Рассказали вам страшилку — вы и поверили.
— Нас потом водили, типа на экскурсию. Там памятник какому-то дядьке Лыткину, 1932 года рождения… Она с ним зарыта, фу. Её никто и не ищет. А кому мы нужны? Мы есть, но нас как бы нет: делай что хочешь.
— То есть вы тоже… Почти что заживо похороненные?
Хомяк отвернулась.
— Чего-то не внюхал. Эта сисястая откуда соскочила? — низколобый парень в красно-синем синтетическом спортивном костюме, потряхивая ключами, стоял над кроватью, где спали Алёна и Хомяк. Хомяк вскочила и стала суетливо оглаживать и заправлять свою половину кровати, как солдатик-новобранец. Алёна морщила опухшее лицо.
— Ништяк сисяндры, — визуально одобрил низколобый. Переложил ключи из правой руки в левую. Не торопясь, хозяйски залез Алёне за пазуху, больно надавливая пальцами, помял грудь. — Вот это торчки, век бы мацал!
Алёна, содрогаясь от отвращения, вытолкнула из-за пазухи его руку, изо всех сил влепила этой мрази пощёчину. И в ту же — не минуту даже: секунду — летела в угол от профессионального удара в скулу. Низколобый шуганул испуганно жавшихся по углам девчонок:
— Брысь, дырки! Ща проверим… Как твоя кормилица работает, в порядке ли, — и принялся стягивать с извивающейся Алёны колготки.
— Она не при делах, рыжовская! — пискнула Хомяк. — Её вчера случайно с нами замели!
Низколобый с досадой запустил прочь капроновым комочком. Нечистой пятернёй повозил Алёну по лицу, отпихнул, чуть не свихнув набок нос.
— Давай собирайся на раз-два. У Рыжова разберёмся.
На улице Алёна сквозь зубы быстро сказала:
— Никакого Рыжова не знаю. У меня 500 у. е. Ты меня не видел, я тебя не видела. А свяжешься со мной — кровью умоешься. — Про себя думала: «Погоди же, мразь. Я с тобой расквитаюсь».
Хомяк из-за шторки, расплющив нос о стекло, видела, как приблудная девушка о чём-то переговорила с парнем. Он, оглянувшись, взял из её руки купюру. Потёр пальцами, посмотрел на свет. Потом, ещё раз воровато оглянувшись, прыгнул в машину и умчался.
Алёна потом приезжала на квартиру. Тихо звала в скважину: «Таня! Хомяк!» Вышла худая женщина в линялом халате и чалме из полотенца:
— Своих ищешь? Сейчас полицию вызову! Я как путных пустила, а они бордель устроили.
Низколобого тоже не нашли, хотя папа поставил на уши всё районное отделение. Однажды Алёна заметила у гипермаркета тонконогую Меховую Кофту, бросилась как к родной.
— Охренеть, — сказала та, оглядывая Алёну. Пожала плечами: — А Хомяка давно никто не видел. Она бузить пробовала — и после как сквозь землю…
Алёна забросила уроки Учителя и осветление души. Начала качаться в тренажёрном зале, записалась на бои без правил.
Открыла собственный клуб «Как жёстко нейтрализовать насильника». Мужского манекена, на котором девушки отрабатывают приёмы, хватает от силы на неделю. Растерзанного мужчину-куклу, то есть то, что от него остаётся, выкидывают на помойку и покупают нового.
Богатая невеста
Нина Трудолюбова была классическая красавица.
Классику она знала со школы — Чехов, Толстой, Достоевский. Она была старательной ученицей и никогда не читала по диагонали: обязательно въедливо каждый абзац, каждую строчку и каждое слово. И готова была даже заглянуть за страницу и потрясти: не выпадет ли оттуда затаённый смысл? Но ничего такого не было, за что превозносили классику.
Сын всегда – отрезанный ломоть. Дочку растишь для себя, а сына – для двух чужих женщин. Для жены и её мамочки. Обидно и больно. «Я всегда свысока взирала на чужие свекровье-невесткины свары: фу, как мелочно, неумно, некрасиво! Зрелая, пожившая, опытная женщина не может найти общий язык с зелёной девчонкой. Связался чёрт с младенцем! С жалостью косилась на уныло покорившихся, смиренных свекрух: дескать, раз сын выбрал, что уж теперь вмешиваться… С превосходством думала: у меня-то всё будет по-другому, легко, приятно и просто.
Не дай Бог оказаться человеку в яме. В яме одиночества и отчаяния, неизлечимой болезни, пьяного забытья. Или в прямом смысле: в яме-тайнике серийного психопата-убийцы.
Иногда они возвращаются. Не иногда, а всегда: бумеранги, безжалостно и бездумно запущенные нами в молодости. Как правило, мы бросали их в самых близких любимых людей.Как больно! Так же было больно тем, в кого мы целились: с умыслом или без.
И уже в затылок дышали, огрызались, плели интриги, лезли друг у друга по головам такие же стареющие, страшащиеся забвения звёзды. То есть для виду, на камеру-то, они сюсюкали, лизались, называли друг друга уменьшительно-ласкательно, и демонстрировали нежнейшую дружбу и разные прочие обнимашечки и чмоки-чмоки. А на самом деле, выдайся возможность, с наслаждением бы набросились и перекусали друг друга, как змеи в серпентарии. Но что есть мирская слава? Тысячи гниющих, без пяти минут мертвецов бьют в ладоши и возвеличивают другого гниющего, без пяти минут мертвеца.
«Главврач провела смущённую Аню по кабинетам и палатам. Представила везде, как очень важную персону: – Практикантка, будущий врач – а пока наша новая санитарочка! Прошу любить и жаловать!..».
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.