— Ты так об этом говоришь…
Грин ухмыльнулся криво.
— Ты еще мало хлебнул. Я же сам в церковь пошел только после того, как поговорил с этой, городской — а по уму надо было сразу, как из госпиталя вышел… Нет ведь, я тоже был неверующий дурак и душу свою губил — ты хоть понимаешь, что неверие душу губит?
Иван неопределенно пожал плечами. Это было так дико слышать. Грин говорил о душе серьезно и убежденно. Почему-то от этого мороз бежал по коже, как будто Грин на его глазах превращался в старика. «Какая чушь, — подумал Иван. — Какой я дурак, действительно. Просто когда кто-нибудь не стыдится сказать об очень важных вещах вроде любви и веры, другим кажется, что это… фальшиво. А на самом деле Грин к этому пришел… и мне бы надо…» — но внутри что-то просто дыбом вставало от этих мыслей.
— Батя попался, что надо, — продолжал Грин. — Наверное, Бог его послал. Другой бы в дурку позвонил после моей исповеди, а этот слушать стал. Я потом ему показал кое-что, чтоб он во мне сомневаться перестал — и тогда он мне стал всерьез рассказывать. Знаешь, он много такого рассказал…
Ивану оставалось только удивляться. В глазах Грина загорелся горячий огонек, лицо сделалось одухотворенным и жестоким, он положил руку Ивану на колено — и сжал пальцы.
— Война не кончилась, — сказал он, глядя Ивану в глаза. — Война как раз в самом разгаре. Война между светом и тьмой, понимаешь? И тьма побеждает. Они — слуги дьявола. Ты знай — слуги дьявола не безобразные и не страшные. Они могут быть и очень красивые — это же соблазн, понимаешь? Они выглядят, как эта Динка — а на самом деле это просто мертвецы, представь: жмуры, в которых вселился дьявол. Они тухлые, гниют — а все остальное иллюзия. Дьявол — он отец лжи, понимаешь?
Иван начал понимать.
— Я объявил им войну, — сказал Грин, и это прозвучало без всякого пафоса. — Они убийцы, и судить их на земле нельзя. Они служат злу. Поэтому я их убиваю. Это обламывает дьявола, а их души отправляет в ад. Вот и все. И я просто хочу точно знать, ты со мной или нет.
— Я с тобой, — сказал Иван. — Как я могу тебя бросить в таком деле? Только моим ничего не говори, ладно? А то мама…
— Твоя мама тебя оттуда дождалась, — сказал Грин. — А теперь-то что… Ладно. Теперь по делу. Пули мне на заказ делают. Могильный заступ я достал. Хорошо бы еще серебряный меч, конечно, но это уже очень дорого выходит… Зато у меня есть хороший нож с посеребренным лезвием, и я знаю, где взять второй, для тебя. А еще тебе надо сходить в церковь. Чтобы была хоть относительная защита… сам знаешь. Ты крещеный, кстати?
— Крещеный, — сказал Иван, и получилось виновато. — Только крестик не ношу.
— Носи, — сказал Грин. — Надо. Не просто цацка.
Иван молча кивнул. Он несколько устыдился.
— Завтра к бате сходим, — сказал Грин. — Надо бы сегодня, но я ему звонил утром — он сегодня был занят. И потом, может, к лучшему, что ты уже все видел. Теперь тебе будет легче уверовать. Видел возможности дьявола?
Ивана передернуло. Разговоры о дьяволе и боге перестали казаться фальшивыми. Острая пружина внутри потихоньку разжималась. Стало тепло и заклонило в сон.
— Носом клюешь? — сказал Грин добродушно и насмешливо. — Хорошо. Успокоился. Пойдем поспим.
Он взял со стола чашки и сполоснул под краном. Потом убрал сахарницу и бутылки в шкаф, и стол стал холодным и пустым в стиле кухни. Иван вдруг почувствовал острую жалость к Грину, живущему в каком-то действительно скитском, монашеском одиночестве в этой квартирке, похожей на казарму, где не пахнет даже мимолетным присутствием женщин, моющему чашки, таскающему старую тельняшку и тяжелые шнурованные ботинки и в будни, и в праздники…
— Грин, — окликнул он. — Знаешь, я с тобой пойду, куда скажешь. Я ничего не боюсь.
Грин усмехнулся.
— Пошли спать… герой…
Комната была похожа на кухню. Она выглядела такой же аккуратной и нежилой. Серые обои с розовыми полосками. Люстра с двумя матовыми рожками, тщательно застеленная узкая кровать, старый платяной шкаф со стершимися дверцами, книжный шкаф, продавленное кресло…
— Ложись в постель, — сказал Грин. — Я себе спальник принесу.
Иван рыпнулся возразить, но Грин, как всегда, не стал слушать.
— Тебе надо выспаться, — сказал он тоном, не терпящим возражений. — А я привык.
Ивану оставалось только повиноваться.
Уже в темноте, устроившись на довольно-таки жесткой койке Грина, он смущенно спросил, чувствуя все ту же жалость:
— Слушай, Грин, у тебя же были кое-какие деньги… И ты работаешь… Чего ж ты… ну… поудобнее не устроился?
Грин хмыкнул.
— Оружие на гражданке — штука дорогая, малек, — сказал он и громко зевнул. — И серебро, между прочим, тоже денег стоит, а улетает — мама, не горюй. Машина вот — сам понимаешь, совершенно необходимая вещь, не таскать же их на горбу. И что, по-твоему, важнее: оружие или всякая дурь?
— А… — протянул Иван, чувствуя, как от стыда вспыхнули щеки. — Понятно…
— Спи, достал, — буркнул Грин и, судя по звукам, повернулся на другой бок.
Иван очнулся от кошмаров, когда за окном уже стоял серый день. Он с трудом открыл глаза; все мускулы ныли, голова была тяжела, как кирпич, и гудела, как улей.