Облдрама - [78]

— А как же Горький? — вдруг сорвалось с языка у Троицкого.

— Что Горький?

— Он говорил, что «мы пришли в этот мир не соглашаться».

Начальник управления невозмутимо посмотрел на него и сказал участливо и по-дружески:

— На то он и Горький. Но важно, когда он это говорил и кому? Вы понимаете? Не думайте, что я не вижу, как вам сейчас хочется и мне сказать что-нибудь дерзкое — я всё вижу, но я вам хочу добра. Так начинать свою трудовую жизнь не стоит, можно плохо кончить.

— Что значит — плохо? (Троицкий даже привстал) Я четыре года учился в институте. Пусть я еще не умею делать как надо, но как не надо делать — это я знаю…

— Да вы, молодежь, всё теперь знаете, на нашу голову.

— Мне не дали сыграть ни одной роли и не дадут. Если я не нужен в театре, отпустите, я уеду.

Начальник управления вздохнул, и спросил:

— А куда вы поедете?

— В министерство, попрошу перераспределения… Меня звали в один театр… если бы не ваша заявка…

— Да, да, я знаю. Это вина Воронова. Он тут много чего натворил.

— Вы поймите, я работать хочу. Они меня брали на роли, хотели, чтоб я играл. А здесь я чувствую себя не на месте.

Начальник управления сочувственно слушал Троицкого.

— Я спросил у Игоря Станиславовича, что я буду играть в этом году. Он мне сказал, что ролей у меня не будет… молод я пока. Я спросил: а в следующем? Он пожал плечами. Понимаете? Я их не устраиваю, и играть здесь ничего не буду. Зачем же меня держать? За три года я… Я уже сейчас начинаю бояться выходить на сцену, я уже не уверен в себе, я разучусь всему…

— Я, я, я… сбавьте обороты. Это всё ляпсусы Воронова.

— Так исправьте их, отпустите меня.

Начальник управления даже улыбнулся от нелепости того, что предложил Троицкий.

— Поверьте мне, молодой человек, с каким удовольствием я бы это сделал. Но… мы вас отпускаем… а этой весной слезно просили у министерства шесть молодых актеров, в том числе и вас. Нам присылают одного, а мы и одного не смогли загрузить работой. Нонсенс получается. На следующий год мы опять будем просить молодежь, но, если я вас отпущу, мы уже и одного не получим. Что же это такое, скажут в министерстве, мы посылаем вам молодые кадры, а вы их отпускаете? Как же я вас отпущу? Не могу, нет.

— А мне как быть?

— Поработайте годика три, а потом уедете.

— А что я здесь буду эти три года делать?

— Ну-у… уж, что дадут.

— А если ничего не дадут?

— Послушайте, перестаньте конфликтовать. Обратите внимание, пятнадцать минут мы с вами разговариваем, а вы мне всё поперек норовите сказать. Думаете, мне это приятно? Честно вам скажу, несколько раз я уже хотел рассердиться. Но я понимаю ваше положение, это мой долг… а в театре обстановка рабочая, там вас могут и не понять. Поэтому будьте скромнее, сговорчивей. Если будете продолжать так, добьетесь только одного — никто вас не отпустит, но могут уволить по статье, и дело ваше переправят в министерство. Вы человек молодой, знайте, что и так бывает. На этом желаю вам успехов. Будем рады помочь. Всего хорошего.

Секретарша даже головы не повернула. Она сидела, откинувшись в кресле, и смотрела в окно. От всего её облика, от умело организованного рабочего места веяло такой прочностью, обустроенностью и незыблемостью существования — и этой конторы, и отпечатанных здесь распоряжений, и этого государства, что Троицкому стало жутко: «а вдруг и его неустроенная жизнь, — подумал он, — так же запрограммирована в этом стране, прочна и неизменна, как и благополучие секретарши».

Прокуратура находилась неподалеку, всего в ста метрах, но к ней надо было подняться по довольно крутой улице в верхнюю часть города.

В приемной прокуратуры такая же тишина, как и в управлении, и точно так же сидят по комнатам люди, что-то пишут, перебирают бумаги…

На его счастье, день был приемной, и уже через час он стоял перед чисто выбритым мужчиной лет сорока, глядя на голый стол без единого листочка бумаги или каких-нибудь письменных принадлежностей.

— По закону, — объяснял мужчина, — вас как молодого специалиста должны обеспечить работой.

— А если они этого не могут сделать?

— Должны вам выдать бумагу, что занять вас у себя на производстве не имеют возможности.

— А если они не хотят этого делать?

— Требуйте.

— Они все равно откажут.

— Пишите в министерство.

— А сам я уволиться могу?

— Нет.

— А что же мне делать?

— Если вас не могут обеспечить работой и не отпускают, подавайте в суд. Он вынесет решение «предоставить вам соответствующую вашей квалификации работу», либо обяжет производство отпустить вас по собственному желанию, и через министерство вы должны будете перераспределяться или искать работу сами.

— Значит, только суд?

— Суд.

Троицкий понимал, что ни в какой суд он не пойдет. Все должно решиться на месткоме — надо их только убедить. Если это не удастся — ехать в Москву, в министерство: просить, умолять, требовать… неужели он не добьется своего?

XXX

Троицкий, волнуясь, курил у дверей месткома. Первым пришел Шагаев. Открыл ключом дверь, и сказал, обернувшись:

— Подожди здесь. Как все соберутся — вызовем. Не знаю, что тебе сказать… ах, — вздохнул он, — взвалил на себя эту ношу — неси.

Следом за Шагаевым явились Рустам и Фима. Закурили, обступив в углу белую урну, и продолжали что-то оживленно обсуждать.