Облдрама - [65]
Заскрипел пол. Троицкий поднял голову и увидел Вольхина — одетый, крадучись, он шел к двери.
— Ты куда?
Сеня резко обернулся и невнятно пробурчал:
— Пойду, пройдусь…
Его не было больше часа. Троицкий стал волноваться, собрался уже идти на улицу его искать, но тут Вольхин вернулся.
— Ты, где бродишь? — спросил Троицкий, когда тот стал тихонько раздеваться. — Ты, что не спишь?
— Хочу измотать себя, не могу уснуть. Не могу.
— А ты что волнуешься? Ложись и уснешь. Бывает.
— Ага, счас лягу…
Троицкий слышал, как, вздыхая, ворочался на постели Вольхин, как, шурша, сыпался на подоконник снег, как отдавались в висках толчки собственного сердца. Вспомнил Ланскую… И опять, точно удар тока, разогнала дремоту навязчивая мысль: «Значит, она специально, заранее всё обдумав, выбрала меня? Нет! Этого не может быть. Плакалась в жилетку, откровенничала, даже согласилась репетировать „Чайку“… Она была единственной, с кем мне захотелось иметь свой дом, а ей просто было наплевать на меня»…
Он услышал сквозь тяжелое забытье неясные шорохи и открыл глаза. Сеня натянул брюки и шнуровал ботинки.
— Ты куда? — спросил Троицкий. — Опять?
Тот резко поднял голову, но ответил спокойно:
— Я в туалет схожу.
Когда Вольхин вышел, Троицкий поднялся и, ступая на цыпочках по холодному полу, подошел к двери. В оставленную Сеней щелку он видел, как тот постоял в нерешительности и вдруг, наклонившись, с силой ударился головой о стену.
Троицкий дернул дверь и крикнул:
— Сеня, ты что?
Тот оглянулся, хотел бежать.
— Сеня, у меня к тебе дело, — почувствовав неладное, зашептал Троицкий, призывая его знаками вернуться в номер.
Вольхин потоптался, оббежал глазами коридор.
— Что это у тебя на лбу? — удивился Троицкий, будто ничего не видел.
— Где?
Сеня долго тёр ушибленное место, наконец, вспомнил:
— Это так, о притолоку ударился в туалете.
Они вошли в темный номер и сели по своим кроватям.
— Не спится?
Вольхин покачал головой.
— Нехорошо как-то мне, неспокойно, — признался он.
— А ты плюнь, — посоветовал Троицкий, — не спится, и черт с ним.
— Устал я здесь.
— Понимаю.
— Давно устал… Как будто меня всё что-то гонит, гонит… думаю: скорее бы ночь прошла. А там, думаю, скорее бы позавтракать и уйти в театр, чтобы не видеть, как она злится, а там… скорее бы кончилась репетиция, всё равно сижу и ничего не соображаю… Жду трамвая — скорее бы, приду домой — скорее бы жена пришла. Люба придет — скорее бы лечь и не видеть ничего: вечер длиннющий, свет у нас на кухне тусклый, Люба хмурая, парень капризничает, дергает тебя… А лягу — еще хуже. Она отвернется — только бы не тронуть её, лежишь без чувств, как в могиле… И лежать невмоготу, и встать не можешь… скорее бы утро, скорее…
Он сцепил руки и с силой зажал их коленями.
— Она меня всё каким-то инженером пугает. Ты не поверишь, — продолжал уже шепотом Сеня, — я люблю её, ничего сделать с собой не могу. Нарочно познакомился с одной, чтобы доказать себе, что я… Что бы я ни сделал, она всё высмеет. А я не могу, когда меня унижают или кричат на меня. Я делаюсь тупым животным…
Троицкий надел туфли на босу ногу и, как был — в трусах и майке, пересел на кровать к Вольхину.
— Инна меня что-то просила передать тебе… но что?
Он вдруг встал, подошел к двери, прислушиваясь и беспокойно оглядываясь.
— Ты бы, Сеня, лег, поспал бы, а то скоро светать начнет.
Вольхин послушно сел на кровать, расшнуровав, снял ботинки, но раздеваться не стал.
— Ты чего не раздеваешься?
Тот многозначительно посмотрел и покачал головой.
— Я знаю, что ты думаешь, — вдруг неприязненно сказал Вольхин.
Лихорадочный блеск, появившийся у него в глазах, испугал Троицкого.
— Не подходи ко мне, — остановил он жестом, — не подходи, я могу ударить…
Вольхин взял ботинок и снова стал его зашнуровывать.
— Ты куда?
— Поеду… меня мать ждет. Она обещала поговорить… не могу я, устал… поеду.
— Подожди, Сеня, — запаниковал Троицкий, ещё не зная, как поступить. — Надо утра дождаться… сейчас и поездов нет. И Шагаева предупредить надо. Как ты без разрешения?
Вольхин угрюмо посмотрел на него и кивнул.
— Ладно. Только ты не подходи.
— Нет-нет. Я буду… спать.
— Спи, — строго сказал он.
Троицкий притворился спящим, напряженно прислушиваясь к тому, что делалось в комнате. Стукнула дверца тумбочки. Зашуршала бумага. Троицкий приоткрыл глаза. Вольхин сидел на кровати и что-то писал.
Прошло довольно много времени. Троицкий задремал. Сквозь дремоту его всё беспокоили чьи-то голоса… Вдруг кто-то громко вскрикнул, Троицкий сел в постели и огляделся.
Вольхина в комнате не было. Не веря глазам, он бросился к окну — окно было закрыто. Вдруг он услышал шорох и нагнулся. Вольхин лежал под кроватью, спиной к нему и что-то бормотал.
