Облдрама - [54]

— Ничего, слава богу, не греки, обойдется, — зевнул дядя Петя, засыпая.

Цепляясь за верхние полки, прошел по вагону проводник. Артисты, кто как смог, устроились вздремнуть до приезда в Новую Руссу. Троицкий закрыл глаза. Инна часто снилась ему в больнице, особенно, в первые дни. Чаще всего ему снилось их будущее, то, что ещё не произошло, но вот-вот должно (или могло) произойти. Они в Питере, безуспешно ищут среди незнакомых серых зданий Дворцовую площадь. Или живут в «коммуналке», а из окна виден Иссакий. Их поражает именно это, что его видно из окна комнаты; можно закрыть глаза, но он не исчезнет, и будет так же возвышаться там — одинокий, замкнутый, сосредоточенный на себе, как если бы ему было совершенно всё равно, что его окружает — Питер или голая степь. Питер — его детская мечта, город, в котором хотел бы он жить. Питер и соединил их с Инной в его снах.

Поднимаясь сегодня в вагон, они встретились взглядами. Вид у неё был виноватый. Инна невольно сделала движение в его сторону, но он отвернулся. Всё в нем всколыхнулось, ударило в голову: радость, что он её видит, боль от не заглохшей еще обиды. Это его душевное состояние последних дней, всегда лихорадочное, возбужденное, неотвязно сопровождало его и в снах.

— Вот клещ-мужик, — приговаривал Рустам, со сладострастием слушая то, что нашептывал ему на ухо Фима.

Худенькая девушка, подперев кулачками голову, смотрела в окно. Троицкий видел её острые лопатки, выпиравшие под свитерком.

— И что ж теперь будет? — защелкал языком Рустам.

— Мне кажется, Инна… — опять привалился к нему Куртизаев и зашептал что-то, играя смеющимися глазками.

Троицкий прислушался, стараясь понять, о чем они говорили, но так ничего и не расслышал.

Девушка потянулась, передернув худыми плечами — на мгновенье мелькнул ее профиль — и опять уставилась в забрызганную огнями ночную мглу. Лицо девушки призрачно высвечивалось на зеркальной черноте стекла, округло-смородиновые глаза, будто наблюдали за ним.

— … и еще, может, кое-чего ей наобещал, — закончил свой рассказ Фима.

Троицкому показалось, что теперь они сплетничают про него с Инной. Ему вспомнились: «не пожалей об этом, торопыга» и её долгий взгляд. Женщина, которая так смотрит в глаза, не может не любить. Теперь она зависима от него, в этом всё дело. Она не знает, как ему сказать об этом, и будет мучиться, прятать глаза, не смея подойти. Он, конечно, простил бы давно, но — не было случая. Его подмывало, прямо сейчас, пробраться к ней в вагон, вызвать её в тамбур и без всяких слов обнять, как ни в чем не бывало, и перестать мучить её и себя. Но что-то мешало, удерживало — что? Она ни разу не навестила его в больнице? Или он избегал их встреч на людях, при злословящих актерах.

Вагон скрипел, качался, валился набок. Тревожно выла в ночи сирена, и где-то за окном далеко в поле, посверкивая фарами, блуждала одинокая машина.

Приехали в Новую Руссу глубокой ночью.

Вышли на перрон. Потоптались у бледных окон вокзала, и двинулись пешком в гостиницу. Спросонья, сжавшись от нервной дрожи, Троицкий сомнамбулой плелся в толпе артистов.

Инна шла далеко впереди. Ночь была ясной, морозной, и ему казалось, что он слышит, как у неё под ногами то отчаянно, то покорно взвизгивал укатанный, кованный морозом снег.

Троицкий не разговаривал с Инной со дня болезни. Сначала сам её избегал, потом она уклонялась, опасаясь его смутить при встрече. Он издали наблюдал, как они оживленно беседуют с Ольгой Поликарповной, и удивлялся — когда это они успели подружиться?

Переулки закончились. Под неистовый лай собак актеры вышли на круглую площадь, застроенную пятиэтажками, и остановились перед гостиницей.

Черно и немо блестели, отражая лунный свет, погашенные окна.

— Стучите, стучите, — волновались артисты.

Шагаев кулаком забарабанил в дверь гостиницы.

«Сейчас подойду и незаметно возьму её за руку. Наши глаза встретятся, и всё будет забыто».

— Куда девался администратор?

— Спит, куда ж он мог деться, — объяснил дядя Петя.

Из переулка всё ещё слышался собачий лай. Инна ждала со всеми, нетерпеливо покусывая мех приподнятого воротника, и ни разу не оглянулась, даже не пыталась хотя бы украдкой отыскать его в толпе.

В полутьме вестибюля показалась завернутая в одеяло фигура. Она двигалась еле-еле и, приблизившись вплотную к двери, оказалась ночным вахтером.

— Откройте, мы артисты, — громко постучал в стекло Шагаев, показывая, чтó должен был сделать старик.

Тот, припав к стеклу, долго вглядывался в толпу артистов. Потом отошел и скрылся в глубине вестибюля.

Шагаев забарабанил сильнее. Его поддержали. Особенно громыхал в дверь Фима, который никак не мог простить театру, что его отправили в «общем». Все в нетерпении подались вперед, обойдя Инну. Улучив момент, Троицкий незаметно приблизился сзади и сжал ей пальцы ледяной рукой.

— А это ты?! Как ты меня испугал.

— Ты боишься? кого? Шагаева? Он к тебе пристает?

— Не смей, — придержала его Инна, — дурачок. Он здесь ни при чем. Это я с недосыпа от всего вздрагиваю. Рада тебя видеть.

— Где твои варежки?

— А ты не заметил, у меня муфточка, красиво, правда? Ты похудел. В больнице плохо кормили?